Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

– Проклятые поляки ничего не стоят, – пьяно рассуждал он, – что у них есть? Рубашка да пара штанов. А мнят себя «знатью»! Они отказались выслушать нас, когда мы просили их присоединиться к нам. Они расстреливают крестьян и красноармейцев. Дьявольские отродья! Ничего, скоро мы до них доберемся и поставим к стенке этих сукиных детей!

Улан вынужденно кивал, подливая в стакан самогон, и так выяснил, что у красных два артиллерийских орудия, пулеметный расчет, два взвода красной конницы и триста пехотинцев – уже готова целая армия против горстки поляков. Правда, нет снарядов для артиллерийских орудий, но их обещали завтра подвезти.

И тогда…

– Капут буржуям! – выкрикнул председатель и захрапел.

Улан положил мертвецки пьяного председателя на кровать и вернулся в полк.

Поначалу мы думали, что стоит принять бой. К усадьбе можно было подойти с трех сторон: от деревни, с берега реки; с тыльной стороны дома, из леса, отделенного от парка узкой проселочной дорогой и низкой каменной оградой; и через поля, разделенные на участки рядами кустарников и канав, с отдельно растущими группами фруктовых деревьев, яблонь и груш. Поля упирались в небольшую железнодорожную станцию.

Пока еще оставалось время, чтобы пробраться через цепь сторожевого охранения, если оно имелось, пройти через лес и неожиданно атаковать стоявшую лагерем пехоту. Эти действия не слишком отличались от того, чем мы занимались на протяжении многих недель. Нам ничего не стоило уйти от этого места на десять, а то и на тридцать километров. И что потом? Красные все равно напали бы на наш след. Рано или поздно нам придется столкнуться с ними, и силы будут не равноценны. Мы были объявлены ими вне закона и не смогли бы объяснить, что у нас нет никакого желания воевать с ними. Но мы были не с ними, и этого было вполне достаточно, чтобы устроить на нас охоту. Кроме того, мы испытывали страшную усталость, и физическую и душевную.

Круг замкнулся.

Было бы неправильно позволить себе надеяться на случай: нас могли окружить и застать врасплох. Этого нельзя было допустить. Мы расположили охраняющие дозоры на дорогах, ведущих к станции, к деревне, к лесу.

Через несколько часов дозорные вернулись с известиями: дороги патрулируются кавалерией, уланы видели два наряда, на железнодорожной станции находились пехотная часть и пулеметный расчет, а в деревне солдаты ведут активную подготовку к наступлению на усадьбу.

Я почувствовал невыносимую боль в сердце, словно чья-то беспощадная рука всадила в него кинжал и медленно проворачивает, не оставляя надежды на спасение. Меня охватила беспомощность; истощенные дух и плоть, казалось, потеряли всякую способность к сопротивлению.

Имея всего один пулемет, мы не могли надеяться вырваться из такого плотного красного окружения.

Капитан Вар собрал всех офицеров и унтер-офицеров. Ему ничего не пришлось объяснять, все и так было понятно. Он попросил каждого высказать свое мнение и по традиции начал с самого младшего по званию. Все высказывались коротко и ясно, используя два-три слова.

– Прорываться!

– Сделать вид, что хотим перейти на сторону красных.

– Начать переговоры.

– Ускользнуть ночью.

– Напасть на деревню.

Все предложения были отклонены. Создавалось впечатление, что мы неожиданно поглупели и опустили руки. Только один унтер-офицер высказал здравую идею, и все единодушно ее поддержали. Его предложение заключалось в следующем. Оставить лошадей. Самим переодеться, уничтожить все свидетельства принадлежности к полку и рассеяться в разных направлениях. Поодиночке, парами и тройками проскользнуть через окружение, смешаться с местным населением. Можно даже временно поступить на службу к красным. Фронт распался, и поодиночке у нас больше шансов добраться до Польши. Тем, кому не удастся попасть в Польшу, следует двигаться в направлении Москвы, Киева и Одессы и оттуда попытаться проникнуть в Польшу. Офицеры получили приказ отправиться в намеченные города; на мою долю выпала Москва.

Следующим пунктом сбора полка была названа Варшава. Дата не оговаривалась.

Мы понимали, что не всем удастся выбраться из страны, где существовал закон «каждый надеется только на себя». Теперь нам следовало примерить этот закон на себя и любыми средствами избежать бойни.

Уланы молча выслушали принятое нами решение. Не теряя времени даром, мы приступили к церемонии роспуска полка, в течение трех лет сражавшегося на чужбине.

Эскадроны построились. Офицеры заняли свои места. Караул замер у знамени. Командир с адъютантом встали перед полком.

Полк построился на заднем дворе, у стены дома, и нам казалось, что мы находимся в комнате. Стоял погожий осенний день. Голубое небо. По-летнему теплое солнце. Стаи галок носились над кронами деревьев в парке и в лесу. Их визгливые крики сливались в мощный хор, временами напоминая смех, временами рыдания. Стоявшие в стойлах лошади, пофыркивая, повернули головы к людям и смотрели с таким выражением, словно хотели сказать: «Не забывайте, что мы с вами».

Загорелые, обветренные лица уланов в этот момент побледнели. Множество глаз было устремлено в голубое небо, но тут прозвучала команда:

– Смирно!

Все посмотрели на капитана Вара.

– Поляки, – начал Вар и сделал долгую паузу. – Уланы…

Я видел, что он мужественно пытается сохранить спокойствие, и почувствовал комок в горле. В вихре мыслей, пронесшихся в голове, всплыла одна отчетливая мысль. Сколько раз в разных уголках мира эти слова, «поляки, уланы», адресовались группам людей, которые олицетворяли идеальный образ борца за независимость Польши. Уланы всегда были любимыми детьми Польши. Герои, сражавшиеся за польские хоругви под Танненбергом против Тевтонского ордена, против казаков и татар, против испанцев в Сарагосе, в Лейпциге против всего мира, против русских на Бородинском поле…

И теперь рядом со мной стояли парни, которые «семь раз прорывали проволочные заграждения противника» в Кречевице. О польских уланах прошлого я узнал из рассказов матери, когда еще не умел читать, и они стали героями моих детских грез. Стоявшие рядом со мной польские уланы были невероятно дороги и близки мне, являлись частью меня, частицей моей души и тела.

На глаза навернулись слезы, и я поймал себя на том, что пропустил речь капитана Вара; возможно, он говорил тихо и коротко.

Вар уже взял себя в руки и, повернувшись к адъютанту, отрывисто рявкнул:

– Произвести перекличку!

«Это наша последняя перекличка», – пронеслось в голове. Вероятно, об этом подумал каждый в строю.

Наступила гробовая тишина.

Адъютант, который вел всю полковую документацию, достал из коричневой кожаной папки несколько листов бумаги, на которой значились все триста человек, присутствовавших на той давней первой перекличке сформированного полка польских улан.