Последней главы не будет - Полина Федоровна Елизарова

– Ой ты, господи, встала, что ли?

Судя по говору, бабуля была явно не московская, но славянка. Плотненькая такая, низенькая, с добрыми, в лучиках морщин на веках глазами, в цветастом чистеньком домашнем халате. Вчера я почти ее и не рассмотрела, а сейчас, при свете, мне все стало прекрасно видно.

Это все здорово, но все-таки где же профессор ее откопал?! Почему молчал? Разве я не имела права знать, что здесь все это время кто-то живет и следит за моим домом?!

А Ада-то, интересно, тоже была в курсе?!

Похоже, они до сих пор считают меня растением.

Как только я об этом подумала, злость и обида снова зашевелились внутри и стали подниматься к горлу.

Первым моим порывом было прямо с ходу устроить здесь скандал, но я тут же вспомнила о том, что старушка все-таки наша спасительница.

Бабуля же выглядела совершенно спокойной.

Так, как будто бы вчера ничего особенного не произошло…

– Есть-то хочешь, малохольная?

Она обращалась ко мне чуть снисходительно, как любят это делать по отношению к новым знакомым простые пожилые люди, но все же я почувствовала: она признала во мне не гостью, а хозяйку.

– Не знаю.

– Пойдем, пойдем, я уж вам там яичню зажарила, с лучком.

Мы прошли в нашу кухоньку.

На первый взгляд все вроде в ней было почти так же, как когда-то. Шкафчики, столик по центру: одна нога шатается, и под ней всегда бумажка… Первым делом я подошла к столику и проверила – да, есть, есть бумажка!

…И когда же я была здесь в последний раз?

Кончилась школа, кончилось детство, и год за годом я стала все реже и реже здесь появляться.

«Не поеду я в вашу деревню!», «Я занята, у меня очень много работы!», «Неужели же вы думаете, что у меня в выходные нет более интересных дел?»

Именно эти и им подобные фразы слышали от меня родители в последние лет десять – пятнадцать.

Да нет, я, конечно, наезжала сюда коротко, пару раз за лето, и крайний раз это было последним нашим совместным летом…

Помню, мы почти беспрерывно ругались с мамой, отец угрюмо смотрел в телевизор, а я, хватая в руки пачку сигарет и мобильный, выбегала во двор, чтобы «выпустить пар», и беспрерывно обменивалась сообщениями с теми, кого сейчас уже с трудом вспомню. Дура… какая же я была дура.

Родители же мои, пока были живы, «маниакально», как я это называла, проводили здесь весь свой отпуск. Правда, один раз мне все же удалось «выпихнуть» их на недельку в Турцию, другой – в Грецию, да вот, пожалуй, на этом и ограничилось их знакомство с остальным миром…

Изначально этот дом был куплен бабушкой-дедушкой со стороны моего отца.

Мне тогда не было еще и года, я много болела, страдала частыми бронхитами, и врачи посоветовали родителям найти возможность проводить со мной много времени за городом, на чистом воздухе.

Мама не раз рассказывала, как первой нашей зимой здесь, вот на этой самой кухоньке, протапливали печку, заваривали сухие травы, ставили на стол пластмассовую ванночку и подолгу купали меня, писклявую, голозадую.

А! Вот веревочка-то, на которой сушились травы, жива, все так же висит под потолком. Старая зеленая веревочка, ниточка-дорожка между прошлым и настоящим…

Пока были живы бабушка и дедушка, хозяевами в этом доме были они. Потом я выросла, и как-то резко, внезапно одна зима унесла бабушку, следующая за ней – дедушку.

Я же училась, потом работала, в свободное время «зависала» в прокуренных клубах, упивалась шампанским, просыпалась по субботам только к вечеру, бросала пить и курить и ходила в театры, играла с мальчиками, позволяла мужчинам играть с собой, меняла парикмахеров «просто аккуратных девочек» на модных стилистов-геев, очаровывалась-разочаровывалась в московской публике, промучилась почти год с одним писателем-неудачником (который в пьяном бреду не раз был готов на мне жениться!), перепробовала по разу все доступные наркотики, кроме тех, что «в вену», от простого менеджера по работе с клиентами дослужилась до начальника отдела, но на похоронах бабушки и дедушки, конечно, была…

После смерти деда отец, к тому моменту уже оставивший свою тяжелую физическую работу в автомастерской, совсем загрустил и замкнулся в себе.

Мама сначала предложила продать дом, но он, подумав, наотрез отказался.

В тот год, после смерти своего отца, он переехал сюда почти на все лето, и еще работающая мама, у которой с отпуском на службе всегда было «не просто», моталась к нему каждую пятницу на электричке.

А мне все было «не до этого».

Я тогда переживала серьезный и совсем не красивый роман с Валерием, банкиром-жуликом. Он был такой типичный продукт девяностых.

После него у меня осталась куча дорогого барахла в шкафу и отупляющее, деструктивное осознание того, что таких, как я, к нему «очередь», вот только меня еще «в дурке лечить надо».

Вспоминая об этом сейчас, я вдруг ухмыльнулась: ну вот, все же есть в жизни логика!

Вот я и нашла себе свою точную копию.

А Валерка, я уверена, плохо кончил… Наглый, пустой самодур, как говаривала моя школьная учительница, «Гоголя от Гегеля отличить не может».

Пока я плавала в своих воспоминаниях, бабуля продолжала деловито заниматься своими хозяйственными делами и ни о чем меня не расспрашивала.

Хорошо… Я начала первая, без предисловий:

– А что ему еще может понадобиться? Ну, лекарства там, еще что…

– Кому, милая?

– Ну… ему.

– Ты о ком, голубушка? – Она повернулась, и мне показалось, что по лицу ее пробежала тень. – О ком ты? – Но она быстро отвела глаза и схватилась за сковородку.

А есть-то мне, кстати, до сих пор и не хочется, разве ж только б чаю выпила. Мама мне всегда в случаях нервного истощения очень крепкий и сладкий заваривала. Говорила – бодрит.

– Я есть пока не буду, мне бы чаю…

– Так это – пожалуйста, заварен уже!

– Меня зовут Алиса. И я тут вроде бы как живу. То есть жила… в смысле, это мой дом.

Бабуля с таким видом, как будто бы меня не расслышала, аккуратно поставила передо мной чашку. Надо же, цела еще, белая с синими цветочками. Большая, дедушкина.

Протерев раз пять тряпочкой и без того чистый стол, бабуля наконец посмотрела на меня исподлобья, села на краешек стула и тяжело вздохнула. Затеребила в руках край полотенца, было очевидно, что она напряженно о чем-то думает.

– А вас когда Николай Валерьевич нанял?