Супермодель в лучах смерти - Михаил Рогожин

Апостолос приказал матросу сервировать завтрак. Кабанюк мгновенно оживился и рассказал, что взял с собой в круиз только шмат домашнего сала. Потому что если он два дня не ест сало с чесноком, то перестает чувствовать себя работоспособным.

— Над чем же ты собираешься здесь работать? — съязвил Лавр.

Василий Васильевич Правоторов, услышав вопрос, рассмеялся и впервые подал голос;

— Он уже трем конкурсанткам ввернул свои визитки. А две девки, видать, из этих… сами потащились в его каюту. Он испугался. Потому что деньги отложил только на одну.

Янис похлопал Кабанюка по круглому плечу и заверил:

— Петро, я сам займусь подбором девушек для тебя. С юности привык уважать начальство.

— Давай, дорогой, я тебе отплачу, колы к нам приедешь.

— Девками? — воскликнул Янис, сверкнув золотыми зубами.

— Та не… природными ресурсами, — подмигнул ему Петро.

Тут открылась дверь, и матрос ввез тележку с закусками и бутылками.

Всех присутствовавших, включая Апостолоса, охватило возбуждение.

Правоторов подошел к Маркелову и шепотом выяснил важную для себя вещь:

— Никто не настучит в Москву, чем мы тут занимаемся? Все-таки выпивка, дамочки… Моему статусу это как бы противоречит.

— Мы заставим какого-нибудь корреспондента написать, что депутат Правоторов с утра до ночи на борту греческого корабля размышлял о судьбе демократии в России… — без всякой улыбки успокоил его Маркелов.

Василий Васильевич не понял юмора и уточнил:

— А в какой газете опубликуют? Теперь важно знать направление печатного органа.

— Уж орган-то мы вам найдем, — не сдержался Илья Сергеевич и растянул губы в улыбке.

После завтрака Маркелов и Апостолос, оставив заметно повеселевшую компанию, поднялись на самую верхнюю, служебную, палубу.

Апостолос, любуясь солнечными бликами на темной поверхности моря, как бы невзначай затеял разговор о своих опасениях.

— Любой чиновник, даже если его постоянно подкармливать, ненадежен. Сегодня они пьют в кают-компании за наше здоровье, а завтра попытаются подыскать какие-нибудь улики против нас, чтобы было чем откупиться, если власть прижмет их к стенке.

— Не исключено, — согласился Маркелов. — Правда, они понятия не имеют о могильнике.

— Но знают, что под фермой вырыт котлован. Убежден, что не раз задумывались о его назначении. Таких людей лучше отправить подальше. Как считаешь? Может, отправить их на работу за границу или в глубь России…

Маркелов усмехнулся. Он уже прикидывал, как понадежнее обезопасить себя. Грек привык к европейским отношениям, а они на Руси вряд ли приживутся. Поэтому пришлось для его успокоения намекнуть на самый простой выход из положения:

— Господин Кабанюк частенько водит машину в нетрезвом состоянии. Не исключена возможность аварии. А в салоне окажется и его дружок депутат.

Апостолос настороженно посмотрел на Маркелова, стараясь понять, шутит он или говорит всерьез:

— На это стоит идти в крайнем случае.

— К чему рисковать и дожидаться всяких неожиданностей. Запустим звероферму, осветим ее, а там банкеты, презентации. Поверь мне, адмирал, в России надо решать вопрос сразу, иначе потом хлопот не оберешься.

— Мне трудно судить, поэтому решай сам. Я готов поучаствовать только деньгами.

— Отлично! Подари господину Кабанюку недорогую машину и забудь о его существовании.

На этом разговор закончился и они расстались.

Апостолос вернулся в свою каюту. На разбросанных по постели платьях сидела Пия с сигаретой во рту и бутылкой виски в руке. Выглядела она отвратительно. В каюте, несмотря на мощный кондиционер, воняло перегаром.

— Проснулась? — буркнул Апостолос.

— А ты, готова поспорить, уже от какой-нибудь девки? — развязно пошутила Пия.

Апостолос ничего не ответил и прошел в кабинет. Но ему не удалось оградить себя от общения с женой. Пия слезла с постели и босиком, в короткой ночной рубашке проследовала за ним.

— Чего ты хочешь? — резко спросил он.

— Супружеского счастья! — с издевкой ответила она и принялась размахивать бутылкой. — Ты взял меня, чтобы общественность видела в тебе добропорядочного буржуа. Расстался с одной шлюхой и готовишься завести другую? Или, может, сразу несколько? Обо мне ты вспоминаешь, когда начинают щелкать фотоаппараты и телекамеры. Мгновенно оказываешься рядом. Даже, черт побери, обнимаешь меня! Это предел твоей близости?

— Пия, чего ты хочешь? — повторил Апостолос, покусывая нижнюю губу.

— Я же сказала — супружеского счастья…

— Посмотри на себя в зеркало. От одного взгляда на тебя можно стать импотентом.

— Ах, так… Я, первая красавица Афин, дожила до такого оскорбления? — она размахнулась и запустила бутылкой в Апостолоса. Тот на лету поймал ее, но виски золотистой струей выплеснулось на белый потолок.

— Идиотка, — спокойно сказал он и поставил бутылку на письменный стол.

— И все? — Пия распалилась не на шутку. Ее тело содрогалось от похмельной дрожи и нервного возбуждения. Скошенный подбородок трясся, благородный нос с горбинкой покрылся красными пятнами, большие карие глаза горели яростью, длинные волосы торчали в разные стороны. Казалось, сейчас она, словно ведьма, запрыгнет Апостолосу на загривок и заставит его крутиться вместе с ней до полного изнеможения.

Подобная агрессивность никогда ранее в ней не возникала. К истерикам, слезам, стенаниям Апостолос постепенно привык, но на этот раз в Пии проснулась дикая ненависть к нему.

— Этот круиз был моей последней надеждой. Мне казалось, ты вернешься ко мне по-настоящему, возьмешь меня, как прежде, за грудь и будешь до боли ласкать ее… А ты вместо этого устроил себе постель в кабинете. На людях мы муж и жена, а в своих апартаментах чужие люди? Да? Но ты просчитался, мой дорогой. Я испорчу твой респектабельный имидж. Нет, не бойся, скандала не будет. Я просто заведу себе любовника. И пусть об этом узнают все! Да, да, да… пусть сплетничают, хихикают, называют тебя рогоносцем. И ничего ты со мной не сделаешь. Разве что попросишь своего лакея Яниса, чтобы он выбросил меня в море! Но ты же трус! Трус! Трус!

После этой гневной тирады она залилась слезами. А Апостолос, не обращая внимания на ее рыдания, громко, спокойно и доходчиво объяснил:

— На судне не найдется ни одного мужчины, который захотел бы иметь дело со мной. Приставай к кому угодно, никто не отважится. Каждый дурак понимает — лечь в постель с тобой, значит замахнуться на мою репутацию.

— Плевала я на нее. Посмотрим, кто из нас окажется прав.

Напрасно ты думаешь, что запугал всех своими миллионами. Я найду настоящего мужчину.

— Только приведи себя в порядок, — посоветовал Апостолос.

— Это, адмирал, не твоя забота! — она развернулась, выскочила из кабинета, с силой хлопнув дверью.

Апостолос взял со стола бутылку, отхлебнул виски. Ему стало жалко Пию. Глупый шантаж, устроенный из желания пробудить в нем хоть какие-то чувства, своего не достиг. Апостолос не мог заставить себя относиться к ней как к желанной женщине. В сущности, понимая безвыходность ситуации, он не смеет упрекать ее в желании найти мужчину, но какой же он тогда грек и сильный мира сего, если ему изменяет жена? Этого он не имеет права допустить.

Апостолос потоптался на месте, раздумывая, стоит ли сейчас продолжать разговор с Пией или нет. И понял, что не готов причинять ей еще большую боль.

Глава шестнадцатая

Граф выглядел нездоровым. Он долго находился в объятиях кошмаров. Спокойная и вполне беззаботная жизнь, которую он в течение нескольких лет вел в Баден-Бадене, размягчила его душу, искореженную беспросветным детством. Он, обласканный женским вниманием, посмеивался над завистниками и был добродушен к окружавшим его людям. Неожиданное разочарование в жизни он испытал, когда узнал, что все эти годы высокие чины просто использовали его для собственного обогащения. Вот тогда-то он совершил первый значительный поступок в своей жизни — порвал со спецслужбами. Правда, как выяснилось, не навсегда. Но с отставкой генерала Александрова появлялась надежда, что о нем все-таки забудут.

И надо же, не успел он почувствовать себя свободным и независимым человеком, насладиться новой жизнью в новой России, как очередное испытание не заставило себя долго ждать. На этот раз от него захотели избавиться физически. Не страх смерти и не боязнь столкнуться лицом к лицу с безжалостными врагами отравляли ему существование, а мерзкое ощущение того, что он снова стал игрушкой в чужих руках.

В данном случае выбор прост — подчиниться и выторговать право на лакейскую жизнь или объявить войну и идти в ней до конца, скорее всего, до смерти…

Павел выбрал второе.