Избави нас от зла - Холланд Том

Миледи открыла дверь и жестом пригласила Роберта войти.

— Посмотрите на нее сами.

Роберт подошел к кровати, стоявшей посреди комнаты. Она была занавешена. Он приподнял полог и заглянул за него. Маркиза лежала неподвижно, шевелились только пальцы одной руки, беспокойно комкая кромку простыни. Ее тело стало ужасно худым и морщинистым, как будто уменьшилось в размерах, сквозь тонкие седые волосы просвечивала кожа головы, и она скорее сидела, чем лежала в постели, ссутулившись, словно древний монах. Даже ее глаза казались пустыми мутными окнами невыразимого страха. Роберт едва выдержал их взгляд.

— Что такое она увидела, — прошептал он, — в той тьме, которую заклинала, если это вселило в нее такой ужас?

— В самом деле, что? Только подумать, сама великая Маркиза дошла до такого состояния.

Роберт обернулся к Миледи с испугом, потому что ее голос показался ему ставшим внезапно более резким, грубым — словом, таким, каким показался ему в ту ночь их первого визита к Маркизе в Мортлейк. Но для него также было очевидно, что сама Миледи даже не осознает, что разговаривает как простолюдинка, и Роберт позаботился о том, чтобы скрыть свое удивление. Он снова повернулся к Маркизе.

— Как вы думаете, скоро ли она выйдет из этого болезненного состояния?

— Кто я такая, чтобы судить об этом? — уклончиво ответила Миледи, пожав плечами. — Лучше самой Маркизы на этот вопрос никто не ответит.

— Тогда, все это еще прискорбнее, потому что, похоже, и она не в состоянии помочь мне!

Роберт опустился перед постелью Маркизы на колени и попытался успокоить непрестанно теребившие простыню пальцы, но безуспешно. Он старался поймать ее взгляд, но Маркиза продолжала глядеть куда-то вдаль с жутким отчаянием безысходности.

— Что она утаила от нас? — прошептал Роберт. — Она предпочитала скрывать очень многое. Как мало мы знаем, и как же много нам предстоит узнать. — Он вздохнул и поднялся на ноги. — Остается только молиться за ее скорейшее выздоровление.

Но Эмили поправлялась быстрее Маркизы. Много долгих дней после их прибытия в Лондон Роберт просидел возле ее постели, ухаживая за ней, пока девушку не перестал мучить жар, и к ней постепенно стали возвращаться силы. Раз или два она открывала глаза и, казалось, узнавала его. Наконец пришел тот день, когда она позвала его по имени.

— Роберт, — шепнула Эмили и слабо улыбнулась. — Ты не забыл свою клятву.

— Клятву?

— Да.

Она продолжала смотреть на него, но улыбка стала таять, а глаза постепенно приобретали стеклянный блеск.

— В том, что мы никогда не расстанемся, — пробормотала она наконец. — Ты обещал мне…

Она замолчала, судорожно вздохнула и прошептала:

— В тот день, когда убили мою мать… Ты обещал…

Она отвернулась и прижалась щекой к подушке. Роберт подумал, что она снова заснула. Но как только он поднялся на ноги, она приподняла голову и вновь взглянула на него, потянувшись к его руке. Она сжала ее со всей силой, на какую была способна.

— Я все время помнила, — прошептала она. — Все время… — Ее голова сразу же упала на подушку. — Все время…

Она закрыла глаза и больше ничего не сказала. Но во время сна этой ночью у нее, похоже, не было жара, и, проснувшись утром, она смогла сесть в постели и говорить дольше. На следующий день ей удалось встать, а еще через день — одеться и выйти из комнаты. Роберт повел ее на балкон. Она долго стояла там, вглядываясь в панораму парка, останавливая взгляд на шпилях и башнях, возвышавшихся за ним. Роберту пришло на память, как много лет назад ему страстно хотелось разделить с ней впечатления от первого знакомства с чудесами Лондона. И вот наконец она впервые рядом с ним в этом городе.

— Как много людей, — прошептала она, — и все они свободны и веселы.

Потом она повернулась к нему, и они пошли осматривать дом. Все время, пока Роберт ходил рядом с ней, она глядела по сторонам, не скрывая благоговейного страха.

— Какое удивительное место! — воскликнула девушка. — И это твой дом? Ты здесь живешь?

— И ты тоже.

— Как могло случиться, Роберт, что ты попал в такой дворец?

— Я занимаю его вместе с одной леди и джентльменом. Эта леди — на тебе ее платье — моя добрая и щедрая подруга.

Эмили опустила взгляд на атлас своих юбок и пену кружев.

— Она действительно очень щедра, — согласилась Эмили, — коль отдала мне такую одежду.

— Тогда пойдем, — сказал Роберт, взяв ее за руку. — Позволь мне представить тебя ей. В этом мире есть только двое, кого я люблю: ты и Миледи.

Он нашел Миледи сидящей за столом вместе с Лайтборном и направился к ней. Увидев ее, Эмили внезапно попятилась, и Роберту пришлось тянуть ее за собой, как застенчивого ребенка. Он увидел, как на лице Лайтборна появилась ухмылка, и заметил, что сама Миледи сидела, словно совершенно окаменев, и смотрела в сторону. Роберт обернулся к Эмили. Ее губы искривились от отвращения, глаза расширились.

— Пожалуйста, — прошептал он в отчаянии. — Не бойся. Она стала для меня второй матерью.

— Матерью! — воскликнул Лайтборн, словно не поверив своим ушам. — Вы улавливаете смысл, Миледи?

Миледи медленно повернулась, но не ответила. Ее взгляд стал более холодным, а ухмылка Лайтборна — еще шире.

— Похоже, обе леди в нерешительности, — сказал он. — Стоит ли удивляться? Всегда возникает неловкость, когда сын знакомит любимую со своей матерью, не так ли?

И он насмешливым жестом поднял стакан, словно собираясь произнести тост.

— Вина? — обратился он к Роберту, кивая на бутылку с красной жидкостью.

— Благодарю вас, — сказал Роберт, — но я предпочитаю белое.

Он взял бутылку и налил себе стакан вина. Никто не произносил ни слова. Ни Лайтборн, ни Миледи не ели. Хотя стол ломился от яств, Эмили едва притронулась к еде. Роберт обрадовался, когда Миледи, извинившись, поднялась из-за стола, а Лайтборн последовал ее примеру, и они остались одни. Эмили по-прежнему молчала, спросив только, может ли она выйти из дома, чтобы совершить первую прогулку по улицам Лондона. Роберт с готовностью согласился сопровождать ее.

— Эмили, дорогая, ты здесь не пленница, не забывай об этом и поступай как пожелаешь.

Она обхватила его щеки ладонями и долго смотрела в глаза. В конце концов ее лицо просветлело.

— Я молила Господа, — прошептала она, — чтобы он не позволил тебе стать одним из них.

— Одним из них?

— Ты знаешь, о чем я говорю.

Роберт помолчал, потом тряхнул головой и сказал:

— Они не такие, каким был Фауст.

— Они убивают, разве нет?

На этот раз Роберт не ответил. Эмили отвернулась от него и уставилась на деревья. Моросил мелкий серебристый дождь. Она откинула голову назад, чтобы подставить ему лицо. Как давно, задавался вопросом Роберт, она в последний раз стояла так под дождем? Девушка закрыла глаза, и он наблюдал за ней, не таясь. Трудно было сказать, только ли капли дождя растекались по ее щекам или они перемешивались со слезами. Она еще долго ничего не говорила, но наконец открыла глаза.

— Я не смогу… — прошептала она. — Я не смогу вынести…

Эмили замолчала и вздрогнула. Она взяла Роберта под руку, но взгляд ее был отрешенным, словно размытым дождем.

— Мне невыносимо, — сказала она просто, — пребывание рядом с ними.

Роберт отрицательно покачал головой.

— И все же, — настойчиво твердил он, — она добра. Она не причинит тебе вреда.

— Ты не можешь этого знать, — ответила Эмили.

С неожиданной горячностью она прильнула к нему и встретилась с ним взглядом.

— Я знаю, что значит, — прошептала она, — желать моей крови. И повторяю тебе, я никогда близко не подойду к твоим друзьям.

И она выполняла свое обещание. Роберт заставил ее остаться в особняке Годолфина, но она не разговаривала ни с Миледи, ни с Лайтборном, не ела с ними за одним столом и даже избегала оставаться в одной комнате с Миледи. Казалось, и саму Миледи устраивала возможность быть от нее подальше. И все же, даже когда ее и Лайтборна не было дома, Эмили продолжала нервничать. Беспокойство не покидало ее ни на минуту, потому что глаза Годолфина и всех остальных обитателей особняка были постоянным напоминанием о том, чем и она была совсем недавно, отражением ее былого состояния и страданий. Чтобы избавиться от них, она надевала бриджи и ходила пешком, всегда пешком, по улицам Лондона или по загородным полям и холмам. Роберту доставляло удовольствие сопровождать ее, потому что такие путешествия будили в его памяти картины их детских прогулок и напоминали о том времени, когда весь мир вокруг казался непорочным. Светским удовольствиям он мог предаваться с Эмили только по вечерам. Потому что только в это время суток он мог показать ей то, что способен предложить Лондон: маскарады во дворце, театры и балы, бесконечный головокружительный водоворот наслаждений, у попавшего в который нет времени думать, нет времени вспоминать. И все же в самом центре этого водоворота оставалась Эмили. Она была единственной постоянной точкой среди хаоса и сумбура — окном в мир потерянной надежды и обещанием того, что надежда еще может вернуться.