Фантастика-1964 - Аркадий Стругацкий

Пораженный этой метаморфозой, мистер Харэм почесал затылок и задумчиво произнес: — Вот провалиться мне на этом месте… — и в тот же момент вновь был вынужден закрыть глаза от очередной вспышки света. Когда же он их открыл, то без труда убедился, что все в нашем мире идет по-старому.

Как уже было сказано выше, автор не склонен связывать смысл фраз, произнесенных Харэмом, с первым и вторым взрывами. Очевидно, идеальный порядок, установившийся в антимире, обусловил весьма малое значение энтропии системы. Находясь в неустойчивом состоянии, антимир мгновенно распался, может быть, даже от звука голоса Харэма.

К нашему счастью, при вторичном броске кости выпал чет, иначе мы были бы вынуждены жить в весьма своеобразном, хотя и очень интересном мире.

Антиматерия, заключенная в астероиде, при первом и вторичном творении, вероятно, пошла на увеличение массы земного шара. Небольшой избыток ее в виде огромного фурункула появился на носу тещи мистера Харэма, что уже само по себе свидетельствует о полной достоверности описанных событий.

Б. ЗУБКОВ, Е. МУСЛИН

САМОЗВАНЕЦ СТАМП

Ночью раздался звук, подобный пушечному выстрелу. Бревенчатая хижина Флота Сноутса подскочила и рывком сдвинулась на новое место. Утром Флот обнаружил, что с одной стороны из-под стены его домика на два дюйма показалась утрамбованная глина — земляной пол хижины. Все остальное было в порядке. Только очаг, сложенный из валунов, чертовски дымил, что-то в нем сместилось. Флот любил все делать обстоятельно и влез на крышу, чтобы обследовать очаг, начиная с его верхней точки. Здесь, на крыше, он нашел жемчужное ожерелье.

Правда, если бы Клинток Вей, судья из Пальмирхауза, заставил его присягнуть, что это действительно жемчужное ожерелье, то Флот крепко задумался бы, прежде чем положить руку на библию и произнести присягу. Старый охотник за всю свою жизнь не держал в руках предмета стоимостью больше, чем двадцать семь долларов семнадцать центов. Именно такую сумму отдал он за ружье фирмы “Хикивайстер” четырнадцать лет назад. Это было отличное ружье, в охотничьей снасти Флот знал толк, а в жемчугах…

И все же перед ним, зацепившись за жердь крыши, покачивалось жемчужное ожерелье, будто только что снятое с шеи самой роскошной принцессы из иллюстрированного журнала. Блеск старой перламутровой пуговицы и розовая теплота щек смуглянки из Пальмирхауза, взятые вместе, — что это могло быть, кроме жемчуга? И все же Флот смотрел на ожерелье с весьма понятным смущением. Во-первых, драгоценная безделушка вовсе не принадлежала ему, а брать в руки чужое Флот отучился еще тогда, когда покойный дедушка Ангус огрел его что есть силы костылем за попытку полакомиться дедушкиным грогом с особым “колониальным” ромом: бледный рубчик на переносице сохранился и по сей день. Во-вторых, Флот не любил ничего таинственного и, хотя в лесу, по его твердому мнению, действительно водились древесные духи и травяные леди-щекотухи, он не верил ни одной истории, повествующей о том, что эти духи и леди кому-то являлись наяву и не с пьяных глаз. Впрочем, когда Флот протянул руку к ожерелью, губы его что-то шептали. Вероятно, некое заклятие на избавление охотника от вмешательства Духа Гор, которому его научил Си-ук-суок-ти, последний из индейских охотников на бобров, якобы знавших язык этих речных зверюшек. Флот взял ожерелье и сразу подумал, что этого, пожалуй, не стоило делать. Ожерелье было очень тяжелым. Слишком тяжелым! Изящная на вид безделушка казалась нанизанными на железный прут свинцовыми пулями. В ней было по крайней мере пятьдесят фунтов! Это в бусах-то, самая крупная бусинка которых не крупнее маисового зерна!

Флот от растерянности не удержал жемчуг в руке, ожерелье скользнуло вниз, а затем раздался булькающий звук; видимо, оно угодило в бочку с дождевой водой. Проявив недюжинную выдержку, Флот не скатился кубарем вниз вслед за брошенной драгоценностью, а остался на крыше и починил треснувшую трубу. Только когда с очагом все было улажено, Флот обтер руки о кожаные штаны и заглянул в бочку.

Ожерелье спокойно плавало на поверхности воды.

Нет, оно даже не касалось воды. Между ним и водой оставался промежуток, в который протиснулось бы лезвие охотничьего ножа.

Флот, сам того не сознавая, был философом.

Правда, Аристотелю было бы столь же трудно причислить его к своему лагерю перипатетиков, как и Зенону Китайскому занести в свои списки стоиков. Философом сделала Флота жизнь в лесу. Природа — учитель человека — свершила свое таинство бескорыстного воспитателя. Увидев ожерелье, тяжелое, как брусок свинца, плавающим, Флот постарался не удивиться. Даже перед несомненной опасностью не имеет смысла терять разум. Этому его научила красная рысь, хитрая и мужественная даже в последние мгновения, когда охотник настигает ее.

Вынув кольцо бусинок из бочки, Флот мимоходом заметил, что оно даже не мокрое, ни одна капелька воды не пристала к нему. Войдя в хижину и осторожно положив ожерелье в ящик из-под муки, Флот занялся тем, что заботит любого охотника, вернувшегося домой. Он решил обозреть добычу, подсчитать трофеи и поразмыслить над их стоимостью. Бусинок оказалось сто одиннадцать. Они были нанизаны на…

Они ни на что не были нанизаны. Их ничто не скрепляло! Бусинки не имели дырочек, но, ухватившись за одну бусинку, можно было поднять все ожерелье. Они будто липли друг к другу и одновременно легко отделялись одна от другой. Флот без труда смешал все бусинки в одну мерцающую матовым переливом бесформенную кучку и вышел за хворостом.

Когда он вернулся, бусинки вновь лежали на ящике аккуратным сверкающим кольцом.

Флот припомнил все затруднительные обстоятельства, в которые когда-либо попадал. Затем стал соображать, что бы сделал в таком случае Си-ук-суокти, знаток лесной жизни. В результате размышлений он обругал себя старым дурнем, который не мог сообразить, что все это ему показалось и что он вовсе не смешивал бусинки в кучу перед тем, как пойти за хворостом. Старый охотник не знал, что такое “чувственный опыт” или “гносеологический эксперимент”, но, будучи стихийным материалистом, сделал единственно правильный шаг — выкинул с ожерельем хитрый трюк, долженствующий развеять все его сомнения, как юго-западный ветер развеивает дым костра.

Он растащил бусины по всей хижине, тщательно пересчитывая их. Сорок бусин он засунул в вещевой мешок из плотной парусины, висевший над изголовьем его постели, пятьдесят шесть круглых зернышек положил на дно банки из-под патоки, а оставшиеся пятнадцать завернул в старую бобровую шкурку, служившую ему чем-то вроде чехла на подушку.