Избранное - Самуил Гордон

— То, что я делаю здесь, не по мне. Не в одном заработке дело, Ханеле.

— А в чем?

— В том, что я делаю не то, что должен делать. Я учился на токаря, на слесаря, я уже давно работал бы на заводе, не замани меня твой отец в свою бухгалтерию, не сделай он из меня счетовода, и к тому же где — у кустарей, в кустарной артели.

— А сколько ты зарабатывал бы на заводе?

— Ведь я уже сказал, что дело не только в заработке. Мне важно, что я делаю, мне важна сама работа.

— И ради этого, когда в городе такая безработица, ты хочешь уйти из бухгалтерии?

— В Донбассе я не буду безработным. В Донбассе работа есть для всех. И для тебя тоже найдется. Давай поедем вместе.

— Ты шутишь? — рассмеялась она.

— Я не шучу, Ханеле. Спроси у бухгалтера, у Исера Оскаровича, он тебе скажет. Я уже давно хотел с тобой поговорить.

Из детской комнаты снова послышался хныкающий и протяжный голос Даниельчика: «Ма-ма!» Ханеле бросилась к двери, но, не отворив ее, остановилась и повернулась к Симону. Не в силах скрыть счастливую улыбку, вспыхнувшую на ее лице при детском крике «Мама!», поинтересовалась:

— И когда ты собираешься ехать в свой Донбасс?

— В конце недели.

— Когда?

— В конце этой недели, — твердо повторил Симон, не оставляя у Ханеле и тени сомнения, что решение его окончательное.

Не схватись она за дверную ручку, наверное, упала бы.

— Папа! — ее голос разнесся по всем комнатам. — Папа, Симон уезжает!

— Кто уезжает? — Эфраим не спеша спустился по ступеням лестницы из мезонина, где в одной из двух комнатушек устроил себе кабинет. Всех, с кем вел деловые операции и с кем имел деловые разговоры, он уводил только туда.

— Кто, говоришь, уезжает? — спросил Эфраим у дочери. Она все еще не отпускала дверную ручку, словно боялась упасть.

— Симон уезжает, — проговорила она уже в слезах. — В Донбасс он едет… Он бросает нас!

— Берта, где ты там? — набросился Эфраим на примчавшуюся и перепуганную насмерть жену. — Валерьянка у нас есть? Дай Ханеле!

— Папа, что с нами будет? Он ведь бросает меня с ребенком на руках. Па-па…

— Перестань вопить. С тобой ничего не будет. Ни с тобой, ни с ребенком.

Симона удивило хладнокровие, с каким тесть воспринял новость. Вероятно, для Эфраима она не была неожиданной, как снег на голову, он этого ждал.

— Так ты, значит, уезжаешь? Ну и уезжай себе на здоровье.

— Папа…

— Погоди-ка, дочка… Так ты, значит, уезжаешь… — То, что Бройдо так невозмутимо повторил вопрос, могло означать, что он в это не верит. Молодые просто поругались, и Симон хочет лишь попугать жену. — Но почему, не могу понять, — спросил по-деловому Эфраим, — ты выбрал Донбасс? Если уж подыматься с места, так почему не в Харьков, не в Москву, не в Ленинград, а?

— Потому что в Донбассе есть работа. Там требуются металлисты. — Симон знал заранее, что тесть ответит ему так же, как и Ханеле, поэтому поспешил предупредить его, откровенно сказать то, о чем предоставил Ханеле только догадываться: — Я больше не хочу иметь дела с мелкобуржуазным классом.

— С кем, с кем? — от удивления Эфраим надел очки и стал смотреть на Симона, словно сомневался, видит ли перед собой того самого Симона, которого сделал человеком, того самого нищего паренька, кого взял в дом и сделал своим зятем.

— С вашим мелкобуржуазным классом, — повторил твердо Симон.

— Ну, если так, то мне уже все ясно, я уже догадываюсь, чья это работа. Это Исер тебя накрутил, заморочил тебе голову глупой болтовней о мелкобуржуазном классе.

— Никто меня не накрутил. Я изучал обществоведение и сам знаю, что такое мелкобуржуазный класс. — У Симона в голове родилось рифмованное сравнение о мелком буржуа, но вслух он его не произнес. — Вы думаете, Эфраим Герцович, я не понимаю, почему вы и ваша дочь пристали ко мне, чтобы я согласился переписать дом на свое имя? Это из-за вас я променял завод на лавочку кустарей.

— Ты все высказал?

Но остановить Симона было не так-то просто:

— А кто скрыл, что меня вызывают на биржу и что нашлось место в мастерских на железной дороге? И кто…

— Когда ты уезжаешь в свой Донбасс? — перебил его Эфраим.

— Как только получу расчет в артели.

— Ты можешь получить его завтра же.

— Завтра? Так я таки завтра и уеду.

— Папа! — Ханеле заломила руки и громко разрыдалась. — Папа!

— Не лей, дочка, напрасно слезы. Пусть едет.

— Как это пусть едет? — тяжело дыша, вмешалась Берта Ионовна. — Он ведь муж нашей дочери, он отец нашего внука. Как ты можешь такое говорить?!

— Да, да, пусть едет.

Очки были теперь Бройдо вроде ни к чему, он снял их и сунул в карман.

— Да, пусть едет! — Он поднялся вверх на несколько ступеней по лестнице в мезонин и кричал уже оттуда: — Не горюй, Ханеле. Через месяц он прискачет сюда, твой кормилец. Гляди, парень, как бы тебе не пришлось потом кусать локти. Не думай, что я буду долго беречь для тебя место в бухгалтерии. Ну, чего ты ревешь, Ханеле? Говорю тебе, через месяц он прискачет назад, а может быть, и раньше. Вот увидишь.

5

Но прошел не один месяц и не один год, пока Симон Фрейдин вернулся.

К тому времени город был уже не губернским, он еще задолго до войны стал называться областным. И вернулся Симон не для того, чтобы остаться. Случись даже чудо и найди он здесь Ханеле и сына. И хотя не верил в такое чудо, но чем ближе к знакомой улице, тем медленней и настороженней шел он, отдаляя минуту неизбежной встречи. Но там, где было тяжко и невыносимо видеть руины города, в котором погубили не только большие и малые светлые дома, но лучшее его украшение — пирамидальные тополя и березовые скверы, — Симон ускорял шаг. За два с половиной года, проведенных им на войне, Фрейдин насмотрелся на разрушенные города и села, и было им несть числа. В его родном городе на Днепре, откуда он приехал сюда сегодня утром, тоже не осталось ни одной целой улицы. Не осталось следа и от дома, где провел он свое детство, и от профтехучилища, где учился в юности.

Но нигде не щемило у него сердце так, как здесь, когда он увидел город в руинах, тот самый город, который за два каких-нибудь года, прожитых в нем, полюбил так, как не любил ни один город в мире. Симон хотел сохранить город в памяти таким, каким знал его в молодости. Поэтому, а может быть, и не только поэтому не задерживался он возле руин, возле еще не убранных гор закоптелых кирпичей и жести, стараясь пройти там побыстрее…

Было раннее утро. Солнечное, прозрачное, такое же, как и в тот раз, когда Симон этой же дорогой шел на вокзал, расположенный довольно далеко. Из всего, что он передумал и пережил, прощаясь тогда с городом, Симон до сих пор ясно помнил, что даже близко не допускал мысли, что его побег из дому может закончиться так, как предрекал ему тесть, человек дальновидный и чью проницательность Исер Оскарович даже сравнивал с проницательностью Талейрана. Симон хорошо помнил сейчас и то, что, выйдя тогда из дому, дал себе честное комсомольское слово, что не отступит, приведись ему на новом месте, куда едет, провести даже не одну ночь на голой скамье под открытым небом.

До знакомой улицы далеко в противоположной от рынка стороне путь был не близок, времени в распоряжении Симона было еще достаточно, и он мог вспоминать разворошенное им прошлое не лихорадочно, с пятого на десятое, а перебирать события своей жизни не спеша, в том порядке, как сохранила их память.

Ночевать под открытым небом на новом месте, чего он опасался, но к чему был готов, Симону не пришлось. Но что значит тяжко работать, мерзнуть на холоде, прозябать в сырости, недосыпать и недоедать — все это на новом месте он познал с избытком и хлебнул вдоволь. Но когда Симон начинал колебаться и думать, не уехать ли ему отсюда, он находил верное средство превозмочь себя. В таких случаях напоминал себе о честном комсомольском слове, что дал себе, уходя из дому: не отступать, как бы тяжело ни пришлось. Чего-чего, а трудностей тут хватало.

О тогдашних своих переживаниях и испытаниях, насколько Симон помнил, он ни словом не упоминал Ханеле, скрывал их от нее. А писал ей, что живется ему тут неплохо. Уже одно то, что из первой же получки ему удалось выделить немного денег и послать ей, хотя он знал, что они ей не нужны, эти несколько его рублей, само собой доказывает, писал ей Симон, что он не жалеет о перемене, на какую решился, переехав сюда. Правда, пока живет он в бараке, но в скором времени ему обещают дать комнату. Как только это произойдет, он тут же возьмет их к себе. И ждать долго им не придется.

И в самом деле, по сравнению с другими, с теми, кто тоже приехал сюда без семей, Симону выпало ждать не так уж долго. Помогло то обстоятельство, что он закончил профтехучилище и разбирался в технике получше тех ребят, что понаехали сюда из деревни.