Дмитрий Донской - Борисов Николай Сергеевич

«А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вотчину, великое княженье, и тобе ся не имати, ни до живота» (8, 26).

Называя великое княжение Владимирское своей «вотчиной», то есть безусловным наследственным владением, Дмитрий тем самым оспаривал право Орды на распоряжение этим титулом, а также право других княжеских домов Северо-Восточной Руси претендовать на него в силу ханского ярлыка. Впервые новая претензия Москвы была озвучена в перемирной московско-литовской грамоте 1372 года (8, 22; 216, 77). Но этот документ носил достаточно узкий характер. Общерусское значение московско-тверского договора 1375 года придавало «вотчинному» тезису новое звучание. По существу, это была выраженная одной фразой «декларация независимости». Московское княжество превращалось в Московское государство, не допускающее постороннего вмешательства в свои внутренние дела.

Соседи Руси поначалу достаточно флегматично отозвались на московские заявления. Москва могла претендовать на что угодно. Но реальность этих претензий могла выявить только большая война. Начавшееся годом ранее «розмирие с Мамаем» перерастало в «розмирие» со всей Ордой.

Михаил Тверской клялся и целовал крест на том, что никогда впредь не будет посягать на великое княжение Владимирское, даже если татары дадут ему ярлык. Помимо этого, в договоре устанавливались процедуры мирного решения спорных вопросов и разного рода конфликтов.

Будущее показало, что Михаил Тверской в целом сдержал свои клятвы. Его поведение после 1375 года радикально изменилось. (Исключением станет лишь отчаянная попытка перехватить первенство у Москвы после нашествия Тохтамыша. Но в этом случае у Михаила просто сдадут нервы, и в нем проснется пыл азартного игрока.) Тверской князь занял позицию «вооруженного нейтралитета». Отказавшись от претензий на ярлык и на Владимир, он подарил своему княжеству несколько десятилетий мирной жизни. За это земляки прославили его как «отца отечества», а бывшие враги московские князья почтительно признали равным себе.

Московско-тверской договор 1375 года подтверждал старое правило удельного периода: бояре и вольные слуги могли переезжать с московской службы на тверскую и наоборот, не теряя при этом своих вотчин, находящихся во владениях прежнего сюзерена. Исключение делалось только для московских перебежчиков — Ивана Вельяминова и Некомата Сурожанина. Их вотчины подлежали конфискации и переходили во владение Дмитрия Московского.

«А что Ивановы села Васильевича и Некоматовы, а в ты села тобе ся не въступати, а им не надобе, те села мне» (8, 27).

Эта частная установка выглядит довольно странно на фоне общих принципов, провозглашенных московско-тверским договором. В ней чувствуется что-то глубоко личное, какая-то жгучая ненависть Дмитрия Московского к перебежчикам. В сущности, они имели полное право переехать от одного сюзерена к другому. Но они не имели права выдавать тайны своего прежнего сюзерена, которому клялись в верности.

Благодаря измене перебежчиков Михаил Тверской был заранее предупрежден об опасности — предстоящем наступлении переяславской коалиции. Но дело было не только в раскрытых замыслах. Безусловно, Иван Вельяминов и Некомат Сурожанин поведали Михаилу Тверскому много такого, что являлось «военной тайной» московского двора — численность войск, их вооружение, наличие осадных машин и излюбленные боевые приемы. Эти ценные сведения позволили Михаилу хорошо подготовиться для отпора врагу. И не только в дипломатическом, но и в фортификационном отношении. Возможно, именно эти подготовительные меры и не позволили Дмитрию Московскому достичь полной победы. Тверская крепость оказалась неприступной для московских штурмовых башен. И только начавшаяся среди осажденных эпидемия заставила Михаила Тверского вступить в переговоры.

Переяславская коалиция стала первым относительно удачным опытом объединения боевых сил Северо-Восточной Руси. Это объединение произошло не только без ведома Орды, но и вопреки ее воле. По существу, это был вызов, брошенный не только Мамаю, но и всему степному сообществу. И степь должна была ответить на этот вызов…

Глава 15

ЭХО ТВЕРСКОГО ПОХОДА

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Тверской поход привлек всеобщее внимание. Последствия этой уникальной военно-политической акции были весьма разнообразными, а иногда и крайне неприятными. Отправив свои лучшие силы на Тверь, среднерусские города и села остались почти беззащитными. Этим поспешили воспользоваться разного рода крупные и мелкие хищники.

Нижегородские потери

Хроника военных действий степняков против русских княжеств в период между 1375 и 1379 годами выглядит так, словно татары своим главным врагом считали князя Дмитрия Суздальского. Именно на его владения падают удары не только Мамаевой Орды, но и других степных образований. Ордынцы словно не замечают главного мятежника — Дмитрия Московского. И при этом усиленно бьют по владениям его суздальского тестя.

Эту странность можно объяснить по-разному: во-первых, политической близорукостью степных владык; во-вторых, напротив, их дальнозоркостью; в-третьих, полным непониманием историками тогдашних реалий. Последнее оставим при себе и обратимся ко второму объяснению. Мамай всё понимал и реагировал вполне адекватно. Набеги на нижегородские земли имели конечной целью раскол «дуумвирата». Заставляя Дмитрия Суздальского разорвать союз с московским зятем, татары подрубали самый корень переяславской коалиции. Впрочем, в политике той эпохи было много личного. Кажется, Мамай не любил суздальского князя, который никогда не наносил ему визитов вежливости. Но главное, за Дмитрием Суздальским и его сыном Василием числилось тяжкое преступление — убийство ордынских послов. Такие вещи ордынцы не оставляли без наказания.

В 1375 году (вероятно, летом, когда князья с полками ушли в поход на Тверь) татары напали на южные окраины Нижегородского княжества.

«Того же лета татарове приида за Пианою волости повоевали, а заставу Нижняго Новагорода побили, а иных множество людии потопло, а полон, бежа назад, метали» (43, 112).

Трудно сказать, имел ли этот рейд политическое значение, был ли он организован Мамаем для устрашения суздальско-нижегородских князей и отвлечения сил от осажденной Твери — или это был чисто грабительский набег, осуществленный небольшим отрядом каких-то степняков. Второе кажется нам более вероятным.

Захватив «полон», татары быстро ушли восвояси. При этом часть пленников, не способная передвигаться с той же скоростью, была либо отпущена, либо уничтожена.

Смоленская экзекуция

Более отчетливый политический смысл имел состоявшийся осенью 1375 года поход литовского великого князя Ольгерда на Смоленск. Известие о нем помещено в Рогожском летописце сразу после сообщения о набеге татар на нижегородские волости.

«Потом в осенине того же лета Олгерд с литовьскою ратию повоевал Смоленскую волость, городки поймал и пожегл и люди посекл и, много зла сотворив христианом, поиде въсвяси» (43, 113).

Примечательно, что в этом сообщении нет упоминания о захвате пленных. Возможно, это простая случайность. Но возможно и другое: целью набега была месть Ольгерда смоленскому князю Ивану Васильевичу за участие в походе Дмитрия Московского на Тверь летом 1375 года. В этом случае отказ от захвата пленных как бы подчеркивал назидательный характер расправы.

Наряду с Новгородом и Брянском Смоленск был одним из трех направлений литовской экспансии на восток. Оказавшись между литовским молотом и московской наковальней, смоленские князья — как и рязанские — постоянно лавировали, переходя от одного патрона к другому. На этой почве в их большом семействе часто возникали внутренние распри.