Имортист - Юрий Никитин

– Сейчас надо сказать пару покровительственных слов, – произнес я, внутри начала подниматься злость, – как это всегда делается… Как делается с пещерных времен, когда вождь определял порядок кормления, и в ныне существующей феодальной системе, когда феодал от своих милостей раздает со своего стола объедки всяким там менестрелям, ныне писателям и артистам, а также алхимикам, теперь – ученым. Менестрелям за то, что льстиво воспели его подвиги, а алхимикам за поиски философского камня и эликсира вечной молодости…

Академик несколько съежился, глаза стали испуганные. Моя речь явно выходит за все ворота, да и корреспонденты сперва замерли, потом задвигались быстрее, стараясь не упустить момент то ли сенсации, то ли скандала.

– Я прекрасно понимаю, – сказал я с той же растущей неловкостью, – что это вы должны вот здесь, в Георгиевском зале, принимать всяких там королей, президентов, канцлеров и прочих султанов! Принимать… милостиво или не милостиво, и раздавать им пряники в виде вот этих орденов, медалей, почетных грамот, званий… Вы – творец, а все эти президенты – лишь нанятые слуги для управления хозяйством, которое создаете и множите вы, ученые и люди культуры.

Академик развел руками, в глазах ужас, он пролепетал:

– Господин президент, как можно?..

– Не только можно, – ответил я уже с откровенною злостью. – Это нужно… Это единственно верно!.. Мы, президенты, не имеем права вручать награды вам, творцам!.. Это вы, как высшие существа, должны вручать награды нам… Ладно, вы – последний, кому вручил награду президент страны. А в следующем году награды будете вручать вы. Может быть, не вы лично, это сами решите в своем кругу мудрецов, но люди вашего стаза будут вручать людям нашего стаза!.. А пока простите нас за эту пока что еще длящуюся несправедливость. Не все, к сожалению, делается в один день. Еще раз поздравляю вас!

Я с силой сжал его пальцы, стараясь вложить все отношение к этой нелепой церемонии, когда конюх покровительственно похлопывает по плечу Менделеева. Академик поднял голову, наши глаза встретились.

– Вы меня не поняли, – сказал он так тихо, что я спросил невольно:

– Что?

– Вы не поняли, – сказал он громче, в тихом интеллигентном голосе появились новые нотки. – Вы не поняли…

– Что-то важное? – спросил я.

Со стороны корреспондентов засверкали фотовспышки. Академик произнес, глядя мне в глаза:

– Я принимаю эту награду не из рук правительственного чиновника… будь он президент или глава всемирного правительства. Я принимаю из рук создателя имортизма! А это выше, чем все короли, фараоны, шахи и президенты.

Вспышки заблистали ярче. Кто-то из телевизионщиков начал пятиться к двери, спеша выбраться первым из зоны подавления всякой электромагнитной деятельности и передать сенсацию, я еще раз сдавил пальцы юбиляра, сказал с чувством:

– Спасибо!.. Как хорошо, что вы меня поняли.

– Я вас понял, – ответил он негромко.

Вспышки провожали его до двери, он держал диплом с медалью в левой руке, чуть отставив в сторону, перед ним открыли двери, а на той стороне сразу заблистали вспышки фотокамер менее знатных корреспондентов.

Ко мне бросились толпой, как стая хищных голодных баранов на сытого откормленного волка, заблистали блицы, а самый шустрый, у него и фамилия такая – Быстрик, торопливо выбросил в мою сторону микрофон на длинной ручке:

– Господин президент, вам не кажется, что вот нам, культурным и достаточно интеллигентным людям… весь ваш имортизм – это не больше чем фашизм?

Я не успел ответить, рядом громко удивился Волуев:

– Кто-кто?

– Фашизм, – торопливо и громко повторил журналист, – фашизм! От того, что вы его назвали имортизмом, он не перестал быть фашизмом.

Просто сказать, что сейчас не конференция, вопросы зададут позже, когда президент выберет время, – уже поздно. Момент потерян, сейчас это прозвучит так, будто глава имортистов дрогнул, испугался, а земля под ним зашаталась.

Волуев тоже понял, он даже не посмотрел на меня, но я ощутил его напряжение, смолчал, а он спросил настороженно:

– А что же в нем фашистского?

– А все, – ответил журналист хладнокровно.

– Но что конкретно?

– Все, – повторил журналист тупенько, но с чисто журналистской настойчивостью.

– Но все-таки?

– А вы не видите?

– В упор не вижу, – отрезал Волуев. – Поясните. Если можно, то на пальцах, вот такой я… простой народный интеллигент.

– Но-но, – проговорил журналист скучающим голосом. – Господи, это же сама основа имортизма! Провозгласить себя избранными, а все остальные… недочеловеки, живущие во тьме? Что вам еще надо? Какое еще нужно определение фашизма?

Волуев с шумом перевел дыхание. Лицо разгладилось, в глазах заблестели веселые искры.

– Фу-у-у, – проговорил он с великим облегчением. – Что вы не сразу так вот… я уж начал пугаться! Я ж вас иногда и местами очень даже уважаю, вы ж человек у нас известный, все о вас говорят почтительно с того дня, как вы первым уговорили депутатов выступить в своей программе голыми!.. Даже ведущие ток-шоу на вашем канале о вас говорят почтительно, а директор вообще снимает шляпу. Если против имортизма ничего больше, окромя этого пронафталиненного обвинения, то его делу жить и побеждать по всей планете и ее окрестностям, включая соседние галактики! Если так смотреть, то все религии – фашизм, будь это иудаизм, христианство или ислам! Все провозглашают избранными только себя, а остальное человечество – недочеловеками. Так? Так. Христиане так вообще первые три века называли себя сверхчеловеками. Куда уж фашистее!..

Журналист обернулся ко мне, в глазах укор, спросил быстро:

– Господин президент, вопрос был к вам! Почему бы вам не прийти к нам в студию и не выступить в моем шоу с рассказом об имортизме?

Я спросил холодновато:

– Вас как зовут?

– Славик, – ответил он.

Я сделал вид, что услышал впервые, переспросил:

– Как-как?

– Славик, – сказал он громко. – Славик Быстрик!

– Понятно, – ответил я. – Но если вас зовут Славиком, то и шоу ваше для Вовиков, Петиков, Васек, Гошек, Димок… так ведь? Простите, я уже давно, очень давно вышел из такого возраста. Я общаюсь с людьми, которые уже успели обзавестись не только полными именами, но и отчествами.

Он остановился, глаза расширились, но не успел подобрать ответ, как рядом другой спросил живо и очень отчетливо, как будто диктуя текст глуховатой стенографистке:

– Господин президент, однако избранность имортистов не отделяет ли их от простых людей? Не возмутятся ли эти простые честные люди, что их оставляют в положении тупой черни?

Я покачал головой: