Безымянные - Игорь Дмитриевич Озёрский

себе, – альбинос сделал над собой усилие, чтобы не показать эмоции. – Он убил Номер Четыре. И я думаю, что гонщик тоже где-то здесь. И он так же безумен, как Номер Два. Что-то происходит с людьми, когда они сюда попадают…

– Да. Я тоже видел кое-что странное, – Аркадий покачал головой, а затем вновь опустился на землю и уставился на рисунки Кенджи.

– Скажите, Номер Шесть, вы уверены, что правильно запомнили все символы?

– Абсолютно.

– Вы говорите, что имена были на разных языках и перечёркнуты?

– Да, всё так.

– Номер Шесть, это точно были только имена? Вы же не все языки знаете?

– Я знаю достаточно языков, чтобы быть уверенным, – в голосе альбиноса послышалось раздражение.

– Ясно, – ответил философ. – Выходит, моё предположение о том, что здесь нельзя называть имена, оказалось верным.

– Да. Это так. Номер Четыре произнесла своё прямо перед смертью. И только тогда она ушла…

– Вы вроде сказали, что её убил Номер Два? – философ бросил на альбиноса недоверчивый взгляд.

– Это всё взаимосвязано, – холодно ответил Кенджи. – Как вы считаете, что означает эта пентаграмма?

Альбинос указал на восьмилучевую звезду внутри окружности.

– Это октограмма, – поправил философ, сделав ударение на первый слог. – У неё восемь лучей, а не пять, в отличие от пентаграммы. Если, конечно, вы правильно всё нарисовали, Номер Шесть.

– Я уверен, что всё передал в точности. Так что обозначает октограмма?

– Много что, – задумчиво произнёс философ. – Мне кажется, важно понять, что под этим подразумевал человек, изобразивший её. В целом все символы можно истолковать буквально. Такое чувство, будто они создавались в едином порыве, и тот, кто наносил на камень изображения, не обладал запасом времени, чтобы всё описать словами или, как минимум, выбрать более точные знаки.

– Если их вообще кто-либо изображал, – добавил Кенджи.

– Что вы имеете в виду? – философ внимательно посмотрел на альбиноса. – Все символы и имена были очень мелкими. Их с трудом удавалось разглядеть. Я не представляю, каким образом их наносили. Для этого понадобился бы специальный инструмент, как минимум, нож.

– Будем работать с тем, что есть, – заключил Аркадий. – Каким образом появились символы, мы вряд ли узнаем. Что касается смысла изображений, я думаю следующее. К восьмёрке и символу бесконечности у меня вопросов особо нет. Это, вероятно, объясняет нашу, так сказать, количественную составляющую, но не думаю, что это так уж важно.

– А при чём тут бесконечность?

– Бесконечность – это метафизическое понятие, Номер Шесть. Не берите в голову. Я убеждён, что эти символы оставлены человеком. Другого и быть не может. Это наш язык! Может быть, не совсем точный и ясный, но точно наш. А раз у кого-то это место ассоциируется с бесконечностью, так что же? Это его право. В каком-то смысле этот мир действительно бесконечен.

Философ вновь сел и принялся дальше рассматривать изображения.

– Сфера, центр сферы, октограмма – палец Номера Семь передвигался от символа к символу. – Что же они хотели этим сказать?

Палец философа опустился к точке в центре восьмилучевой звезды.

– И вновь центр…

– Мне кажется, это не центр сферы, – задумчиво произнёс альбинос. – Насколько я помню из курса геометрии, центр сферы внутри, а не на плоскости.

– Хм… Вы правы, Номер Шесть, но определённо эта точка на символах обозначает центр.

– А что, если тот, кто начертил эту октограмму, знал её значение? – спросил Кенджи. – Может, она в наибольшей степени подходит для описания чего-то важного?

– Хм… – философ задумался, затем продолжил: – Октограмма – достаточно редкий символ. Я помню, что иногда восьмилучевая звезда использовалась в христианстве. Также она появлялась в различных культурах при совершении некоторых ритуалов. Её изображали над входами в жилище, как знак защиты от злых духов. Но тут, возможно, что-то другое. Опять же, число восемь. Вероятно, это очередное указание… Или даже зашифрованное объяснение: почему нас здесь восемь человек. По крайней мере, думаю, теперь можно считать, что это не случайность.

Кенджи слушал внимательно.

– Номер Шесть, – философ поднялся и встал напротив альбиноса, – вам нужно рассказать мне всё, что произошло с того момента, как мы разделились.

* * *

Кенджи поведал философу, как они с Зайной нашли пещеру, как к ним присоединились сначала Номер Два, а затем Номер Три с Номером Восемь.

Когда Кенджи описывал странную и внезапную реакцию Пауля, после которой он выбежал из пещеры, философ перебил его:

– Я правильно вас понял? Одно лишь упоминание о фобиях заставило Номера Два покинуть укрытие в разгар бури?

– Да, пожалуй, так, – немного поразмыслив, ответил Кенджи.

– Номер Шесть, ответьте мне ещё на один вопрос. С того момента, как вы здесь оказались, что-то изменилось? Я имею в виду ваше восприятие.

Вопрос прозвучал странно и витиевато. Но Кенджи понял, о чём говорит философ. Мысленно Номер Шесть переместился в момент, когда песчаная буря настигла его. Он вспомнил, как молнии пронзали его сознание подобно стрелам. Перед глазами опять возник образ Зайны. Она держала его за руку и пыталась успокоить. Тогда она стала последним мостиком между ним и его рассудком. Спасла от бездны безумия, в которую Кенджи готов был погрузиться. Его тело тогда парализовал страх, неконтролируемый и необъяснимый. Столь нелогичный, но при этом неумолимо сильный. Похожий на ужасный недуг, что преследовал Кенджи всю жизнь. Фобия парализовала тело ничуть не слабее заболевания. Если бы не Зайна, вряд ли он тогда смог бы выбраться.

– Да, у меня появился страх грозы, – ответил альбинос.

– А у Номера Два, значит, страх других фобий… Верно?

– Возможно, – пожал плечами Кенджи.

– А Номер Четыре, как мне довелось наблюдать, страдала октофобией, – философ посмотрел на символы, начерченные на земле. – Пока всё сходится.

– Что именно сходится? – спросил Кенджи. Упоминание Зайны вызвало гнев. Ещё больше раздражало, что философ назвал её по номеру.

– Моя теория о фобиях,