Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

На все это взирает пара парней с мушкетами, а еще один малый — в кени и очках — бинтует руку Ильдериму. Вокруг снуют другие, перенося раненых в казармы, а вдоль бруствера видны изможденные лица солдат — белых и сипаев, с ружьями наготове. Страшный смрад поднимается вокруг, все покрыто толстым слоем пыли, перемешанной с кровью и потом, причем кажется, что люди движутся крайне медленно. Я еще чувствовал удивление, но полагал, что все это сон, так как третий слева от меня парень, стоящий у парапета, с головой, повязанной носовым платком, был не кто иной, как Гарри Ист. Второго такого курносого носа было не найти во всем мире и хотя в последний раз я видел его, когда сам лежал, придавленный санями в снегах южной России, а он в это время молнией летел навстречу свободе, казалось невероятным встретить его здесь.

VIII

Теперь должен рассказать вам кое-что любопытное о боли — и Канпуре. В моей лодыжке, которую я считал сломанной, оказалось лишь сильное растяжение связок, что в любом другом месте заставило бы меня несколько дней проваляться на спине, жалобно постанывая. В Канпуре же я поднялся на ноги уже через пару часов, испытывая страшную боль, но не имея другого выбора, кроме как терпеть ее. Такое уж это было место — на легкую работу там можно было рассчитывать, только если бы вам оторвало обе ноги.

Представьте себе огромное полевое укрепление, с каменно-земляным парапетом пяти футов высоты, вплотную примыкающее к двум одноэтажным казармам, одна из которых представляла собой лишь выгоревший дотла остов, а у второй оставалась только половина крыши. Вокруг была полностью открытая площадка, простирающаяся на сотни ярдов до самых позиций окруживших нас панди, которые разбили свой лагерь среди деревьев и полуразрушенных зданий. В миле или менее к северо-западу, вдоль берега реки раскинулась огромная бесформенная масса самого города Канпур — но если кто-нибудь из моего поколения говорит о Канпуре, то имеет в виду именно эти два полуразрушенных барака с окружающей их земляной стеной.

Это и была та твердыня, которую Уилер и его малочисленный гарнизон удерживали против целой армии уже две с половиной недели. Когда началась осада, в укреплении было девятьсот человек, причем около половины из них составляли женщины и дети; еще там было порядка четырех сотен британцев — военных и штатских и сотня лояльных туземцев. У них был один колодец и три пушки; им приходилось существовать на двух горстях муки в день, отбиваясь от трех тысяч осаждавших их бунтовщиков. Которые непрерывно обстреливали их из пятнадцати орудий, засыпали пулями из мушкетов и пытались штурмовать траншеи. В первые же две недели от пушечного огня, жары и болезней защитники укрепления потеряли более двухсот человек — мужчин, женщин и детей. Госпитальный барак сгорел дочиста вместе с теми, кто был внутри, и из трехсот человек, которые еще могли сражаться, более половины были либо раненые либо больные. Они стреляли из пушек и обороняли стены, вооружившись мушкетами, штыками и всем, что попадалось под руку.

Это, как я понял, к своем ужасу, и было то место, куда я бежал в поисках безопасного укрытия, неприступная крепость, которую, как болтал Роуботем, можно будет с легкостью удержать! Пока она держалась — благодаря усилиям голодных призраков, половина из которых никогда до этого не держала в руках мушкета и их жен и детей, до последнего дыхания помогающих перезаряжать ружья. Было ясно, что если помощь не придет достаточно быстро, эти полуразрушенные бараки и траншеи рано или поздно станут их братской могилой.

Роуботем не дожил до того, чтобы оценить глубину своей ошибки: вместе с половиной своего отряда он остался лежать в долине — его последним просчетом стало то, что время нашего прорыва совпало с моментом начала штурма мятежников.

Я был старшим офицером среди тех, кому удалось благополучно (?) добраться до укрепления, и когда стало известно кто я, а моя распухшая лодыжка была заботливо перевязана, мне помогли доковылять до отгороженного угла в одном из оставшихся бараков, где Уилер организовал свой кабинет. Мы недоверчиво смотрели друг на друга — он, потому что я больше напоминал какого-нибудь Абдула из Бульбула, а я — потому что вместо рослого, всегда оживленного офицера, каким я знал его десять лет назад, передо мной сидел изможденный, усталый старик. Его угрюмое лицо было покрыто морщинами, а в своем измятом и запачканном мундире и рваных бриджах он был похож на мертвого садовника.

— Боже милостивый, да это никак молодой Гарри Флэшмен! — так он приветствовал меня. — Ну и вид у тебя! Откуда, дьявол побери, ты такой взялся?

Я рассказал ему — и в несколько слов объяснил, что случилось в Мируте и Джханси, несмотря на то что дом успел за это время трижды содрогнуться от ударов ядер и со стен посыпалась штукатурка. Уилер лишь невозмутимо смахнул ее крошево со стола и произнес:

— Ну что ж — спасибо Господу за двадцать человек подкрепления — правда, даже не знаю, чем мы будем вас кормить. Впрочем, что значит потерпеть еще несколько месяцев? — видите ли, мы просто обязаны… Вы ничего не слыхали о том… о том, что наши выступили на выручку из Аллахабада или Лакноу?

Я ответил, что ничего не знаю об этом и он, с едва заметным жестом отчаяния, обвел взглядом своих старших офицеров, Вайберта и Мура.

— Полагаю, на это не стоит больше надеяться, — сказал он, — значит, мы можем только исполнять наш долг как можно дольше? Если бы только не дети, думаю, что мы могли бы держаться до бесконечности. До сих пор никакого нытья, представляете? — Он устало усмехнулся. — Не поймите неправильно, если я скажу, что рад вас видеть здесь, Флэшмен, и не против, чтобы вы приняли участие в нашем совете. Между тем лучшее, что вы можете сделать сейчас, — это занять свое место среди защитников вала. Мур покажет вам — и да благослови вас Бог! — сказал он, пожимая мне руку.

Именно от Мура, высокого светловолосого капитана, с рукой, висящей на заляпанной кровью перевязи, я и узнал о событиях последних двух недель и о том, насколько действительно отчаянным было наше положение.

Одно дело — читать об этом, но картина происходящего была просто ужасна. Мур, хромая, провел меня по укреплению, и мне то и дело приходилось приседать, поскольку ружейные пули, выпущенные из лагеря сипаев, постоянно свистели у нас над головой, расплющиваясь о стены казармы или находя себе цель за пределами здания. Это было ужасно — и тем не менее казалось, что никто не обращает на это особого внимания. Люди у бруствера то и дело приподнимались, чтобы взглянуть на противника, и лишь слегка пригибали головы, не делая даже шага в сторону, когда мимо пролетала пуля. Я продолжал нервно приседать, так что Мур улыбнулся и сказал: