Пасынки безмолвия - Андрей Фролов

«Вы живете, никогда не услышав голоса матери. Никогда не услышав колыбельной или другой песни. Слов прощания или прощения. Гнева. Дружеской поддержки. Ласкового напутствия, комплимента, угрозы или предостережения».

Их глаза встретились.

За долю секунды, потребовавшуюся, чтобы уложить раненого на пол, на Петроса обрушилось настоящее ментальное цунами, в котором – и это чистая правда, пусть подтвердит Божество! – не было ни капли лжи или лукавства.

«Жить так – это словно по доброй воле обрубить себе руку. А потом учиться управляться с одной…»

Она не раскаивалась за то, что выстрелила. Но здесь, в одной из высочайших точек города, откуда Циферблат казался кольцом выжженной земли с пеньками зубов-многоэтажек, гниющих и ветшающих, в лице Петроса словно обращалась ко всей человеческой цивилизации. Со скорбью. И решимостью довести дело до конца.

«Вы добровольно превратили себя в инвалидов»… – Если бы Йанна была склонна к человеческому проявлению чувств, она бы заплакала. Но осенние, огненно-рыжие нотки ее логоса так и не проявили себя. Чужачка лишь отстранилась, деловито оценивая характер ранения. – Как многое человек может передать словами?! Голосом, интонацией. Недосказанной фразой или метким словцом, попавшим в цель. Вы – эмоциональные недоделки, паразитирующие на низком уровне жизни Циферблата. И за превосходство, с которым вы несете этот флаг ущербности, я не прощу ни одного из вас…»

Машинально – он чувствовал, что на самом деле пустышечница не хочет помочь ему выжить, – Йанна вынула из кармана платок. Свернула в несколько раз, бездушно прижала к ране, вызвав новую волну жгучей боли. Заставила прижать пальцами.

«Речь – это дар свыше. – Пачкаясь в крови, она распечатала последний слой горестного мыслеобраза, будто зачитывала мужчине приговор. – И все равно, какая сила наделила нас этим даром – Бог или эволюция. Это то, что отличает нас от зверей, от крыс или степных волков, от птиц и насекомых. А вы добровольно превратились в пчелиный улей. Столь же умных и социально-заботливых, но таких же безмолвных и неспособных к величайшему умению человека – говорить. О себе, о своих переживания, друзьях, надеждах, открытиях, горестях или победах. Что ждет вас впереди? Ничего…»

Справляясь с тошнотой и беспамятством, подступающим все решительнее, Петрос попробовал возразить. Застонал, едва разлепив пересохшие губы. И бросил ей из последних сил, уже догадываясь, что все равно не сумеет переубедить:

«Нас ждет новый виток антропогенеза. – В ушах шумело, правую руку предательски свело и кололо. – Телепатия в чистом виде, какой ее понимали еще в XIX веке. Передача мыслеформ на расстоянии. Мир без лжи и обманов. Мир всесильных существ. Сказочный скачок, к которому мы идем, активно развивая своих детей!»

Но Йанна уже не воспринимала его тускнеющие логосолитоны.

Оставив инженера на полу, она выпрямилась, подбирая отлетевший проигрыватель. Взглянула на побледневшего Птицу-Цифру. На хмурого, оцепеневшего корпатрицианта, перед лицом скорой трагедии державшегося с истинным благородством высокорожденного. И направилась к пультам, подключая недостающие провода.

А через минуту, пока Петрос еще балансировал на грани сознания и забытья, «Голиаф» затопила волна ужаса, рожденного музыкой древних.

23

«Еще одним представителем высокоорганизованных животных, обладающих богатым собственным языком, является южноафриканский сурикат, чей вид сегодня тоже поставлен на грань вымирания. Известно, что их звуковой ряд насчитывает порядка 30 сочетаний, а «поболтать» друг с другом для этих представителей семейства мангустовых так же просто, как нам с вами. Отдельного упоминания требует социальное устройство семейных групп сурикатов, живущих многочисленными колониями по нескольку десятков особей, еще сто лет назад привлекшее пристальное внимание исследователей животного мира».

Признавать собственные ошибки – величайшее умение человека. Оно является доказательством его острейшего интеллекта, свободного и сильного разума, умеющего охватить картину в целом, выявить ее детали, недостатки и достоинства.

Звери, попав в беду по своей вине или благодаря расторопности высшего разума, всего лишь учатся на ошибках. Примитивные умы палеоантропов откровенно боятся признавать просчеты. Им, обуреваемым низменными страстями, проще и удобнее носить ментальные шоры. Выгоднее отсеивать все, что не помогает выживать, пренебрегать рефлексией и самосовершенствованием, отрицать наличие возможного духовного изъяна.

И только человек – венец творения Единого Милосердного Божества, – способен оценить непростую ситуацию категориями: да, это моя вина. Оценить, смириться и сделать выводы.

Артемидий Селиванов, корпатрициант и один из высших управленцев крупной новосибирской артели, в своих ошибках расписываться не любил, но умел. Ибо был человеком – одним из ярчайших представителей вида Homo Intelligitus: умным, дальновидным и устремленным к дальнейшему развитию сознания.

А потому он, скрепя сердце, признавал, что совершил просчет – недооценил двух нелюдей, им же лично в «Голиаф» и доставленных. Неверно рассмотрел потенциал Павла Сорокина, еще недавно почитаемого невинной жертвой, загнанной в угол мышкой. Не заложил в стратегию охоты фактор случайности, пусть даже один на миллион. А ведь встреча победителя Лотереи и террористки из Противодействия стала именно такой случайностью. Несвоевременной и во многом роковой…

Да и самку пустышечников Артемидий проанализировал неточно. Подумать только! После считывания ее пыльного логоса он уверовал, что имеет дело с отважной сумасбродкой, брошенной на убийственную, фактически суицидальную миссию. На дело, с которого не возвращаются живым. А та, вместо того чтобы мирно сгинуть на церемонии награждения вместе с ничтожным щенком, вдруг оказалась крепким орешком.

Освободилась, одно Божество знает как. Взяла в заложники корпатрицианта. Увела с собой инженера, снова завладела оружием и взрывчаткой. А теперь еще и добралась до центра управления акустическими системами «Голиафа», до Медострунной Гавани, задающей ритм пульса всего Второго Купола.

Вышагивая по коридорам комплекса во главе небольшого, но отлично экипированного отряда ловчих, Селиванов размышлял, что бесит его сильнее: дерзость, с которой пустышечница совершила побег, или ее вмешательство во внутренние системы города? Вмешательство, больше напоминающее изнасилование, к которому Купол сам спровоцировал скуднодухую. Насилие под музыку, более присущую одному из кругов Ада, нежели столь изящному памятнику современной архитектуры, каким являлся корпоративный комплекс.