Свадьба вампира - Евгений Бугров

пожирающий собственный хвост и свои соседние головы. Пришлось кушать. Она сидела каменным истуканом, водя чайной ложечкой в бокале с подстаканником, и вдруг почувствовала, как на ее голое колено под столом легла горячая сухая ладонь. Петр Тимофеевич, получивший укорот от жены, снова превратился в пенсионера-подкаблучника, поддакивал супруге, возмущавшейся ценами на колхозном рынке, а рука тараканом ползла по бедру все выше и выше, еще немного, и доберется до трусиков. Вот так. Мечтала девочка о свадьбе. Кто он считаться будет! Свекор, папа, любовник? И попробуй, откажи. Пума сидела ни жива, ни мертва, уставившись в свой бокал. В глазах закипали слезы, вдруг она чихнула. Рука отдернулась. Надолго ли?

Несмотря на попытки Дарьи Семеновны разрядить атмосферу, ужин закончился на пике неловкости. После ужина Петр Тимофеевич отправился к себе, а его супруга не отказала себе в удовольствии познакомить гостью с большим домом. Сюда они переехали недавно, и хозяйке не надоело делиться планами по обустройству, и выслушивать советы и отзывы. Пума, утомленная событиями и особенно ужином, не посмела отказаться, чувствуя в хозяйке свою единственную защитницу, пришлось уважить. Они перемещались с одного этажа на другой, из бильярдной в кабинет, потом далее по спальным, лестницам и коридорам, Пума совсем потеряла ориентацию, где тут и что находится, проходили мимо отведенной ей комнаты, и она уже искала повод, чтобы задержаться, потом сослаться на самочувствие и откланяться.

– А здесь у вас что? – она показала на дверь в противоположном конце коридора, от которой гостеприимная Дарья Семеновна старательно ее оттирала, тут и вовсе сквасилась.

– Здесь у нас родственник один живет, – туманно пояснила хозяйка дома. – Инвалид. У него ноги парализованы. Вообще-то ему готовят комнату, с приспособлениями и тренажерами лечебными, пока оборудование не привезли, ждем. Из-за границы везут, долго. Мы его отдельно кормим, стесняется. И врачи говорят, так лучше. Психика, комплексы детские. Свет не любит, извини, деточка. Пойдем, а то побеспокоим, плакать будет.

– А, конечно, – Пума забыла про намерение откланяться. Этот инвалид заинтересовал ее больше, чем весь дом с его прочими обитателями. – Пойдемте. А куда?

– Я тебе картинную галерею покажу!

Дарья Семеновна схватила ее за руку и потащила вниз, через гостиную в зал чуть поменьше, почти сплошь увешанный картинами.

– Это все Сережины работы, – не без гордости сообщила хозяйка. – Ты, деточка, не спеши. Картины требуют внимания и одиночества, как их рисуют, так и смотреть надо, в тишине проникать, а я пойду, посуду помою.

– Вам помочь? – из вежливости спросила Пума, мысленно посылая хозяйку ко всем чертям.

– Что ты, что ты! Деточка, сама управлюсь. Не везет нам с прислугой. Дом большой, не справляюсь, кого попало не возьмешь, а на него и не угодишь, привереда, – Дарья Семеновна сложила губки ярким бантиком, хоть ниткой их перетяни и котенку на забаву, тронула локоны. – Пойду фартук одену, а ты смотри себе, дорогу потом найдешь?

– Да, спасибо.

Хозяйка степенно удалилась, и Пума, проводив ее глазами, хотела тут же прокрасться к себе, но решила выждать, пока та займется посудой. Неожиданно картины ее заинтересовали. Это были весьма мрачные полотна. Разных размеров, в рамах и без них, разные по тематике и колориту, картины отличались манерой письма, очевидно, художник пробовал разные стили и направления, конечно же, и написаны были в разное время, и все же их объединяло нечто общее. Этим общим была личность автора, и личность очень мрачная. Она проступала в каждом мазке и каждом сюжете, в каждой картине, казалось, сам автор незримо присутствует в этом зале, и сейчас за ней наблюдает. Пуме стало неуютно, она даже завертела головой, опасаясь, как бы не схватили сзади. Но постепенно успокоилась, увлеклась и стала переходить от одной картины к другой, спешить и в самом деле некуда.

Ее внимание привлекла «Кормилица». Крупная женщина в белом халате, доярка или ветеринар, да и не суть, держала на руках годовалого младенца. На заднем плане в голубой дымке паслись на пригорке овцы, целое стадо. Сюжет почти классический, деревенская матрона, кормящая грудью. Картина написана в пастельных тонах, однако впечатление производила жуткое. У кормилицы были желтые волчьи глаза, направленные на зрителя, при этом злорадная торжествующая улыбка, напоминающая звериный оскал, придавала ее лицу отнюдь не благостное выражение. Халат на одной груди разодран, из прорехи выпирает молочная железа, расцарапанная до крови, брызги и пятна на белой ткани, но не это пугало. Розовощекий младенец. Задрав голову и заливаясь смехом, он казался маленьким дьяволом, потому как, не смотря на возраст, имел острые зубки. Как у взрослого Петра Тимофеевича. Кормилица, конечно же, имела сходство с его женой, Дарьей Семеновной. Это страшно. Пуме стало не по себе, она перешла к соседней картине, успокоения не получила.

«Рынок. Мясной отдел». На переднем плане внизу большое корыто, наполненное парным, только что нарубленным мясом. Плаха для разделки туш, воткнутый топор с кривой рукояткой. Сбоку прилавок, весы с гирями. Все прописано в деталях, почти в натуральную величину. За прилавком, по ту сторону от зрителя выстроилась очередь, видимо, ждут продавца. Исхудалые лица, истощенные живые мертвецы, их взгляды направлены на корыто с мясом, получается, что смотрят на зрителя. Центром композиции служит жалкая рыжая собачонка. Скосив глаза на терпеливо ждущую очередь, собачонка тянет за палец… человеческую руку, торчащую из корыта. Пуме стало дурно.

Ее чуть не стошнило и, желая забыть про эти жуткие картины, она покинула галерею, прошла через гостиную мимо кухни, где звякала посуда, поднялась на второй этаж, вот и коридор с отведенной спальней, вспомнила. Остановившись на пороге, она посмотрела в конец коридора, и заметила ключ, видимо, забытый в двери комнаты, где, со слов Дарьи Семеновны, проживал некий инвалид. Раньше ключа не было, она бы заметила. Пума подошла ближе, прислушалась. С кухни доносилось мерное бряцанье, посуда успешно мылась, а любопытство разгоралось. За таинственной дверью также слышались звуки, деревянное постукивание и чавканье. Кого они там держат? Любопытство очень коварное чувство, чем больше борешься, тем оно сильнее. Она тихонько застонала, так ей хотелось разгадать эту загадку, и повернула ключ.

Взявшись обеими руками за ручку, потянула дверь на себя. Не к месту вспомнилась рыжая кудлатая собачонка. Готовая в любой момент отпрянуть и убежать к себе, она медленно засунула голову внутрь. Комната была неярко освещена настольной лампой. Около стола, боком к двери, в инвалидной коляске сидел мужчина. Он ел нечто вроде манной каши, стукая деревянной ложкой о дно и края пластмассовой миски. Вот и все, ничего интересного, укорила себя Пума, и уже хотела ретироваться незамеченной,