Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Интерес же Гусятникова определился сразу: он приехал изучать древние языки под руководством знаменитого профессора X. Г. Гейне. В том, как объяснял Гусятников цель своих занятий, видится отпечаток более общего суждения, своего рода культурного манифеста, с которым происходила новая научная встреча России и западного просвещения: «мы должны иметь европейское образование, чтобы лучше понимать собственную страну». Гусятников хотел получить классическое образование, освоить греческую словесность, но движимый именно «уважением к своему родному языку», поскольку, как он считал, «вся первоначальная культура России произошла из греческих земель»[428]. Немецкие профессора, конечно, одобрили его намерения.

Как же принимают Гусятникова, а затем и его товарищей в ученой среде Гёттингена? Его письма содержат множество бытовых подробностей обустройства в небольшом городке. В первый же день приезда он нашел квартиру из двух комнат во втором этаже дома на одной из центральных улиц и трактир, где условился каждый день обедать за умеренную плату. Предоставивший комнаты владелец дома снабжал студентов сахаром, кофе и прочими необходимыми вещами и вообще «был известен как самый дешевый и услужливый купец», так что университетские профессора немало обрадовались, узнав, что Гусятников смог у него поселиться. Едва приведя себя в порядок, студент отправился делать визиты. Благодаря рекомендациям, которыми снабдил юношу в Москве И. А. Гейм, его ласково приняли почти все влиятельные гёттингенские профессора, и прежде всего Христиан Готглиб Гейне.

О личности этого ученого необходимо здесь особо сказать несколько слов. В ряду новых веяний немецкой науки XVIII века классическая филология переживала свое возрождение. Были найдены новые методы разработки наследия античных авторов, вполне соответствующие эстетике эпохи Просвещения. Именно Гейне вместе со своим предшественником И. М. Гесснером первыми поставили в научных трудах и преподавании античности на первый план не мертвую ученость, подражание, а живое, творческое общение с классическими писателями как высшими образцами искусства, всегда актуальными, помогающими развить понимание и вкус к прекрасному в литературе[429]. Вместо лекционных толкований канонических текстов Гейне впервые ввел филологические семинары — прообраз нынешних занятий древними языками.

Известность Гейне как университетского профессора и знатока античной культуры к началу XIX века была поистине европейской. По словам того же Гусятникова, с тех пор как Гейне был избран иностранным членом Парижской академии наук, даже во Франции «разрешены вкус и пристрастие к Гёттингену». «Во всех остальных науках у них самих есть знаменитые ученые, учебой у которых они пользуются, но что касается классической литературы и эстетических красот науки о древностях, то здесь и для них Гейне единственный, особенно из-за приложения его исследований к произведениям искусства, вывезенным из Италии»[430]. Как пылко замечал Александр Тургенев, «Отечество Гейне не Германия, а вся просвещенная Европа. Он гражданин мира, а не одного Гёттингена»[431].

После встреч с Гейне Гусятников оставил интересное описание его внешности: «Я нашел его, — пишет он Гейму, — довольно живым, и по крайней мере не таким безобразным, как Вы мне говорили. Может быть, это произошло потому, что я привык связывать представление о безобразии с чем-то зловещим, а в нем же напротив заметил искреннее добродушие. Особенно очень он мил, когда в своем круглом парике и белом фраке легкой походкой прохаживается сквозь ряды слушателей, собравшихся у его кафедры»[432].

Добавим к этому, что многие годы Гейне был бессменным секретарем Гёттингенского ученого общества и издателем его трудов, а также служил директором университетской библиотеки (его помощником там перед отъездом в Россию был И. А. Гейм). По общему мнению, переданному Гусятниковым, устройство библиотеки Гёттингенского университета, как внутреннее, так и внешнее, «превзойти невозможно», и в этом была изрядная заслуга немецкого ученого. Посетивший библиотеку в июле 1801 г. И. В. Гёте записал в своем дневнике: «Здесь ощущаешь себя словно в присутствии огромного капитала, который бесшумно приносит неисчислимые проценты»[433]. Особое отношение к книгам гёттингенской библиотеки и тем уникальным возможностям, которые она предоставляла для научной работы, было характерно и для учившихся у Гейне русских студентов.

Во время учебы Гусятникова в Гёттингене Гейне был его главным наставником, разработал для него план посещения лекций, рекомендовал учителей для частных занятий. Отношения Гейне к его русским ученикам были очень теплыми. Такой же отклик Гусятников нашел и у другого гёттингенского профессора, Иоганна Готтлиба (Теофила) Буле, с которым условился частным образом заниматься греческим языком. Буле расспрашивал о жизни в Москве своего дяди по матери И. А. Гейма, о нравах москвичей, а в одну из первых встреч повел Гусятникова на прогулку вокруг города по валу, чтобы показать ботанический сад и другие зеленые уголки Гёттингена. Вообще, Гусятников «нашел в нем очень приятного человека, в высшей степени скромного, умного и предусмотрительного в разговоре». Интерес же Буле к Москве, как показали дальнейшие события, оказался далеко не праздным.

Похожим образом обустраивались в Гёттингене и другие русские студенты. Так, Александр Тургенев, прибывший несколько позже Гусятникова, в середине сентября, тоже начал знакомство с городом с визитов к «знатнейшим профессорам»: Гейне, Пюттеру, Блуменбаху, Геерену, Шлёцеру, Мартенсу и отметил, что «они все отменно ласково принимают чужестранцев, особливо русских». 9 октября (н. ст.) 1802 г. он был принят в студенты университета, о чем с гордостью писал родителям: «Можно уже поздравить меня с званием академического гражданина; третьего дня получил я диплом и законы, и обещался Проректору наблюдать в точности все в них предписанное. Я заплатил 5 талеров, половину только того, что обыкновенно берется с дворянина, для того, что я уже учился в Московском университете». Хотя лекции еще не начинались, Тургенев по врученному ему каталогу сам намечает план занятий, который потом пошлет отцу. Более пяти лекций ему брать не советовали, «потому что на каждую должно час повторения — это составит 10 часов в день, да еще дома учиться по-английски — для этого с повторением нужно также два часа. Всего составит 12 часов в сутки». И о том, что такие усердные занятия — не преувеличение, свидетельствует признание Тургенева спустя месяц, что ему «сперва трудно очень показалось сидеть по крайней мере 12 часов в день, но чем больше занимаешься, тем больше находишь удовольствия в этом»[434].

Направление занятий Александра Тургенева определялось его общим интересом к истории. Он слушал профессоров Буле (логику и метафизику), Шлёцера («историю северных государств и наиболее Российской империи»), Геерена («европейскую историю разных областей»), Мартенса («историю важнейших переворотов в Европе 1б столетия») и Бутервека (эстетику и литературу). Кроме того, об интересе Тургенева к естествознанию свидетельствовало его желание слушать лекции Блуменбаха по натуральной истории (еще в Москве он переводил его учебник на русский язык) и по физиологии растений у Гофмана (последний был директором Гёттингенского ботанического сада). Многие из этих курсов посещали и другие русские студенты (за исключением медиков Воинова и Двигубского, которые учились отдельно), так что, чтобы лучше организовать усвоение пройденного материала Тургенев «уговорился с другими собираться и говорить между собою о том, что мы в эту неделю слушали на лекциях». Тогда же он близко сдружился со своими товарищами: с Гусятниковым, который, по его мнению, «совершенно посвятил себя учению и наиболее древностям»; с Фрейгангом, «добрым и умным молодым человеком, желающим, также как и я, учиться — а не просто вояжировать с пустотою в сердце»[435].

О серьезности научных интересов Тургенева свидетельствуют и те частые личные беседы, которые он вел с гёттингенскими профессорами. Например, с Буле Тургенев беседовал о Канте и его философии, причем ученый «с негодованием» рассказывал русскому юноше о том, что «нынешний прусский король, бывая часто в Кёнигсберге, не только не посетит, но и не спросит о Канте». В дальнейшем, Тургенев прилежно слушал лекции Буле по логике и метафизике, из которых выносил, по его мнению, «благодетельные следствия»: он записывает в дневнике, что «метафизика держит в деятельности способности мыслить и делает способным к мысленному напряжению, что для моей природной лени очень хорошее лекарство»[436]