Белая львица - Хеннинг Манкелль

Львица между тем встала. Взгляд ее неотрывно следил за людьми. В этот миг Георг Схееперс осознал, что значит впасть в оцепенение. Все мысли, все чувства были при нем — и страх, и стремление убежать. Но он был не в силах пошевелиться.

Львица стояла совсем неподвижно и смотрела на них. Могучие мышцы передних лап играли под кожей. Какая красавица, думал Схееперс. Сила — вот ее красота, а непредсказуемость — характер.

Еще он думал о том, что, во-первых, она львица. И лишь во-вторых, белая. Эта мысль сверлила в мозгу. Как напоминание о чем-то забытом. Но о чем? Он не мог догадаться.

— Почему он не едет? — прошептала Юдифь.

— Это не опасно. Она не подойдет.

Львица, не двигаясь, наблюдала за людьми в машине, стоявшей чуть поодаль от берега. В небе ярко сияла луна. Ночь была ясная, теплая. Где-то в темной речной воде шумно пыхтел флегматичный бегемот.

Наверное, вся эта ситуация — напоминание, решил Георг Схееперс. Чувство надвигающейся угрозы, которая в любую минуту может обернуться бесконтрольным насилием, было здесь, в этой стране, вечным спутником будничной жизни. Все постоянно ждали, что что-нибудь случится. Хищный зверь не сводил с них глаз. Зверь, обитавший в них самих. Чернокожих африканцев терзало нетерпение, что перемены происходят так медленно. Белых мучил страх лишиться привилегий, страх перед будущим. Точь-в-точь как это ожидание у реки под неотрывным взглядом львицы.

Эта львица — альбинос, потому и белая. Схееперсу вспомнились легенды о людях и животных, что родились альбиносами. Об их могуществе. Об их бессмертии.

Внезапно львица вышла из неподвижности и направилась прямо к ним. Невозмутимая, гибкая. Шофер поспешно завел мотор и включил фары. Свет ослепил ее. Она мгновенно застыла, подняв одну лапу. Георг Схееперс почувствовал, как ногти жены впились в плечо сквозь рубашку-сафари.

Езжай, думал он. Езжай, пока она не напала.

Шофер выжал сцепление. Мотор закашлял и едва не заглох. На миг Схееперсу показалось, что сердце вот-вот остановится. Но шофер еще раз резко выжал педаль газа, и джип начал пятиться задним ходом. Львица отвернула голову, чтобы не ослепнуть.

Ну, вот и все. Ногти Юдифи больше не впиваются в плечо. Оба крепко вцепились в поручень, а джип мчал их к бунгало, на ночлег. Поздняя прогулка скоро закончится. Но память о львице и мыслях, разбуженных ее присутствием на берегу, останется с ним.

Георг Схееперс сам предложил жене провести несколько дней в парке Крюгер. Перед этим он целую неделю разбирал бумаги убитого ван Хеердена, и ему нужно было время подумать. Пятницу и субботу можно пробыть в парке. А в воскресенье, 17 мая, он попробует найти доступ к компьютерным файлам ван Хеердена. Ведь этим лучше всего заняться, когда на работе никого не будет, когда коридоры в прокуратуре безлюдны. Полицейский дознаватель проследил, чтобы все материалы, все дискеты сложили в коробку и доставили в прокуратуру. Начальник Схееперса, Вервей, добился, чтобы разведслужба предоставила все документы. Официально считалось, что Вервей как генеральный прокурор Йоханнесбурга сам просмотрит материалы, которые разведка снабдила грифом «совершенно секретно». Когда начальство ван Хеердена заявило, что передаст материалы только после того, как они будут изучены сотрудниками разведки, Вервей, по обыкновению, рассвирепел и тотчас напрямую связался с министром юстиции. Несколько часов спустя разведка дала отбой, согласилась передать все материалы прокуратуре. Под личную ответственность Вервея. Но занимался ими Георг Схееперс, в обстановке полной секретности. Вот почему работать он будет в воскресенье, когда в прокуратуре царят безлюдье и тишина.

Из Йоханнесбурга они выехали ранним утром в пятницу, 15 мая. И по шоссе N-4 на Нелспрёйт быстро добрались до места. Свернули на боковую дорогу и подъехали к национальному парку со стороны ворот Намбипорт. Юдифь по телефону забронировала бунгало в одном из внешних лагерей, Нванетси, неподалеку от границы с Мозамбиком. Схееперсы бывали здесь уже не раз и с удовольствием приезжали снова и снова. Лагерь с его бунгало, ресторанами и конторой сафари привлекал прежде всего тех, кто желал тишины. Людей, которые рано ложились и вставали на рассвете, чтобы увидеть зверей, приходивших к водопою. По дороге Юдифь спросила мужа о задании, какое он выполнял для министерства юстиции. Он ответил уклончиво, сказал, что сам пока мало знает об этом. Но ему нужно время, чтобы сформулировать принципы, какими он будет руководствоваться. Расспрашивать подробнее она не стала, зная, что муж крайне немногословен.

Эти двое суток в Нванетси они постоянно разъезжали по национальному парку. Любовались животными, природой, стараясь забыть о Йоханнесбурге и обо всех своих тревогах. После еды Юдифь бралась за книгу, а Георг Схееперс размышлял о том, что ему теперь было известно о ван Хеердене и его секретной работе.

Начал он с методичного просмотра ванхеерденовских папок и очень скоро сообразил, что здесь ему очень пригодится умение читать между строк. Среди формально-сухих памятных записок и донесений о расследованиях попадались разрозненные листки с торопливыми заметками. Схееперс вникал в них медленно, с трудом, неразборчивый почерк наводил его на мысль о педантичном школьном учителе. Это были как бы наброски стихов. Лирические строчки, пробы метафор, афоризмы. Вот тогда-то, при попытке уяснить себе неформальную сторону работы ван Хеердена, у Схееперса возникло предчувствие: что-то должно случиться. Отчеты, памятные записки и разрозненные странички — талантливые стихи, как он начал их мысленно называть, — уводили в прошлое, на много лет назад. Поначалу это были, как правило, меткие наблюдения и размышления, выраженные в холодной, объективной форме. Но месяцев за шесть до смерти ван Хеердена их характер стал меняться. Как будто в его мысли закралась другая, более мрачная интонация. Что-то произошло, думал Схееперс. В работе или частной жизни что-то резко переменилось. Ван Хеерден стал думать иначе. Прежде очевидное утратило определенность, ясный голос зазвучал неуверенно, преисполнился сомнений. Кроме того, Схееперс обнаружил и еще одно отличие. Раньше разрозненные листки были не связаны между собой. Теперь же ван Хеерден ставил на них дату, а порой и час. Схееперс видел, что ван Хеерден засиживался на работе допоздна. Большая часть записей была сделана после полуночи. Все это мало-помалу складывалось в своеобразный поэтический дневник, и он пытался найти в нем главную, связующую идею, найти ключ. Поскольку ван Хеерден никогда не касался своей частной жизни, Схееперс решил, что писал он только о том, что происходило на работе. Никаких конкретных сведений, которые могли бы помочь, в записях не было. Дневник ван Хеердена состоял из метафор и шифров. Родная страна — это, понятно, Южная Африка. Но кто такой Хамелеон? Кто такие Мать и Дитя? Ван Хеерден был холост. Близких родственников он тоже не имел — так информировал комиссар Борстлап из йоханнесбургской полиции. Схееперс внес эти имена-шифры в свой компьютер и безуспешно пытался найти взаимосвязь. Фразы ван Хеердена звучали уклончиво, будто он хотел уйти от того, что записывал. Здесь сквозит какая-то грозная опасность, снова и снова думал Схееперс. Ван Хеерден, похоже, напал на какой-то след и писал именно об этом. Вся картина мира словно бы оказалась под угрозой. Он писал о царстве мертвых, как бы намекая, что оно внутри нас. Схееперс смутно угадывал ощущение краха, гибели, одолевавшее ван Хеердена, и одновременно чувство вины и печали, которое резко усилилось в последние недели перед смертью.

Схееперс отметил, что в записях речь постоянно шла о черных, о белых, о бурах, о Боге и прощении. Но в одном месте промелькнуло слово «заговор», «конспирация». Вот что мне нужно искать, вот о чем ван Хеерден информировал президента де Клерка. Почему об этом нет ни слова?

Вечером в четверг, накануне отъезда в Нванетси, Схееперс долго сидел на работе. Погасил все лампы, кроме настольной. Время от времени из приоткрытого окна доносились голоса охранников.

Питер ван Хеерден был человек лояльный, думал он. Сотрудничая в разведслужбе, где все больше воцарялись раскол и самовластие, он напал на какой-то след. На крамолу против государства. На заговор с целью государственного переворота. Ван Хеерден прилагал все силы к тому, чтобы нащупать средоточие этого заговора. Вопросов у него было множество. И он писал стихи о своей тревоге и о царстве мертвых, которое носил в себе.

Схееперс посмотрел на шкаф с документами. Там — заперты дискеты, изъятые Вервеем у начальства ван Хеердена. Разгадка наверняка там, думал он. Путаные отвлеченные размышления ван Хеердена, записанные на разрозненных листках, явно лишь частица целого. Истина наверняка на дискетах.

Ранним воскресным утром 17 мая они вернулись из парка Крюгер в Йоханнесбург. Схееперс отвез Юдифь домой, позавтракал и поехал в прокуратуру, мрачное здание которой располагалось в центре. Город казался вымершим. У Схееперса возникло ощущение, что всех жителей вдруг эвакуировали и они никогда не вернутся. Вооруженные охранники пропустили его в здание, и по гулким коридорам он направился в свой кабинет.