Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

Тогда выступил вперед Петлюра, поскорее принялся читать в полный голос.

Голос он умел подать мощный — готовлен ведь для чтения с амвона! Он оглашал резолюцию войскового съезда.

В резолюции было три пункта.

Первый — об отношении к центральной власти, Временному правительству и Петроградскому совету депутатов: в интересах установления общей платформы и возможности общих действий Украины и России решено требовать немедленного провозглашения национально–территориальной автономии Украины.

Второй — о войне: войну в настоящий момент постановлено рассматривать как защиту свободы, спасение революции, отстаивание освободительных чаяний нации.

Третий — об армии: немедленно создать украинскую армию.

Первым шагом на этом пути должно быть повсеместное выделение солдат–украинцев из состава армейских частей русской армии и сведение их в особые украинские части.

— Слава украинской армии! — провозгласил Петлюра.

«Слава» прокатилось по площади. Оркестр заиграл «Ще не вмерла Україна». Вслед за оркестром запел гимн сводный хор, состоявший из капеллы Кошица, хора театра Садовского, хоров украинизированных гимназий и районных «просвит». В хоре печерской «Просвиты», под управлением студентки Марины Драгомирецкой, пели и Данила — бас, Флегонт — баритон, Харитон — тенор с фальцетным тремоло по верхам.

Петлюра стоял, заложив правую руку за борт френча, — так закладывал когда–то пальцы за борт сюртука Наполеон Бонапарт.

Грушевский — он не пел, так как отроду был безголосым, — наклонился к уху Винниченко и жарко зашептал:

— Голуба моя, Владимир Кириллович! Я полагаю, с этой резолюцией, для урегулирования наших взаимоотношений с Временным правительством и Петроградским советом депутатов, необходимо нам направить в Петроград делегацию. Вы, дорогой Владимир Кириллович, должны ее возглавить: ведь вы — старая гвардия социалистов, не то что мы, хе–хе… молодое поколение… Прижмите их, пожалуйста, прижмите!

Винниченко приосанился. Ясное дело, кому же, как не ему? Ведь нужна широта мировоззрения, глубина мысли, европейский масштаб разных там, как бы это сказать — ассоциаций! И вообще… Словом, Винниченко получил сатисфакцию: эта старая крыса не так уж и отвратительна…

— Подумаем, дорогой Михаил Сергеевич, — солидно отвечал он. Обмозгуем, покумекаем, что там и как… Я всегда готов взвалить на свои плечи тяготы…

Петлюра в это время вынул руку из–за борта френча и поднял ее вверх, сложив пальцы, как для крестного знамения. Это был сигнал.

— К присяге! — подал команду полковник Капкан.

По шестнадцати ротам пробежала волна, звякнуло оружие. Казаки перекинули винтовки на согнутую в локте левую руку, правой сорвали с голов шапки со шлыками.

Полковник Капкан вложил саблю в ножны, соскочил с коня и тоже поднял руку — как для крестного знамения.

— На том и присягаем! На верность неньке Украине, украинскому лыцарству на славу!

Он опустился на колени.

Следом за ним грохнулись на колени три с половиной тысячи казаков и семьсот делегатов войскового съезда.

И тогда — хором в несколько тысяч голосов, низким солдатским тембром и в медленном, как на солдатской молитве, темпе — хлынула на широкую площадь песня. Пели гадамацкую:

Ми — гайдамаки, всі ми однакі…

Грушевский утирал носовым платочком глаза и бороду.

Винниченко тоже заплакал. Коленопреклоненная площадь пела перед ним историческую песню победы: первые рыцари нового украинского войска присягали на верность.

И присягали они ему! Это особенно волновало.

На софийской колокольне ударили во все колокола. Ухал пятисотпудовый бас, гудели стопудовые баритоны, гулко вызванивали тенора и альты, часто и тонко заливались дисканты — как серебряные колокольцы на бубнах свадебного оркестра. Весело и торжественно звенело, гудело, рокотало над Софийской Площадью… Потом с другого конца подала голос и зазвонила колокольня Михайловского монастыря.

Дядьки — делегаты крестьянского съезда — тоже брякнулись на колени.

Винниченко поморщился.

Что под присягу ударит колокол на исторической Софии, он знал — против этого трудно было что–нибудь возразить: ведь присяга же, торжественная минута, историческая традиция! Но чтоб подняли трезвон, словно во время крестного хода в пасхальную ночь, — об этом с архиереем уговора не было. Ай–яй–яй! Это уж слишком!

Но поморщиться пришлось и еще посильнее. Ворота под софийской колокольней вдруг широко распахнулись, и из церковного подворья показался — боже мой! — самый настоящий крестный ход.

Из софийских ворот вышел сам архиерей в полном облачении, за ним двенадцать протопопов, за ними сонм дьяконов и служек в стихарях. А следом — архиерейский хор. Выйдя, хор грянул велелепно:

Многая лета…

Винниченко остолбенел. Этого он уж никак не ожидал… Этот чертов лохмач сейчас еще зажарит, чего доброго, настоящий молебен о ниспослании… Господи! Что ж это такое? Ведь он, Винниченко, — просвещенный атеист, а тут — ему же — служат молебен!..

Молебен и в самом деле начался, и именно о ниспослании, и службу архиерей вел на украинском яыке. Впервые за много веков на Украине в церковной службе зазвучала украинская речь. Факт все–таки исторический — и это несколько утешило Винниченко. Что ни говорите, а религия, хотя и опиум для народа, — как–никак древняя и истинно народная традиция: тут ничего не скажешь…

Винниченко склонил голову и исподлобья поглядывал по сторонам. Рядом стоял Петлюра, тоже, между прочим, социал–демократ: стоял, величаво откинув голову назад и заложив по–наполеоновски руку за борт френча. С другой стороны Грушевский — тоже, надо полагать, атеист — заливался слезами и даже подпевал: «Подай, господи, подай, господи…» Стояли вокруг и другие члены Центральной рады — социал–демократы, социалисты–революционеры, даже бундовцы — и ничего; потупили глаза, и всё тут.

Винниченко оглянулся назад — туда, где сгрудились дядьки, делегаты крестьянского съезда. Они слушали торжественную службу на коленях. Только сегодня утром они вынесли свои решения. Решения были такие. Признать единственной властью на Украине — Центральную раду. Добиваться, чтоб признало ее украинской властью и Временное правительство. Объявить президиум крестьянского съезда «Украинским Советом крестьянских депутатов»… Ведь в Петрограде только что тоже состоялся Всероссийский съезд крестьян, избравший из своей среды «всероссийский совет крестьянских депутатов». Постановили также поручить Совету крестьянских депутатов совместно с Центральной радой добиться осуществления лозунга: украинская земля — украинским крестьянам. А Учредительное собрание пускай уж решит, когда и каким путем провести в жизнь раздел помещичьей земли. Затем выбраны были и представители — для пополнения крестьянами–хлеборобами состава Центральной рады. Теперь, после трудов праведных, делегаты молились — на чудесном торжественном молебне, какого никогда еще им не доводилось видать, молились о ниспослании и даровании: чтоб господь бог даровал исполнение их решений, чтоб ниспослал осуществление их извечных чаяний, чтоб предоставил свыше владение землей–земелькой, матушкой–землицей — по силе и потребе.

«Мелкобуржуазная стихия! — констатировал Винниченко. — Мрак извечных собственнических инстинктов мужика, молох жадности к земле — прямехонький путь в сельские кулаки!»

Нет, нет! Он, Винниченко, за жизнь без хлопа и пана! Без пана и хлопа — об этом, во всяком случае, ему приходилось уже не раз заявлять и устно, и в письменной форме, так сказать: в политических декларациях и беллетристических произведениях. Однако лозунг этот годился во времена Хмельницкого, а ныне, в век капитализма, уместен, конечно, другой: хотя бы — за гегемонию пролетариата!

И Винниченко тотчас же принял решение: Центральную раду надо немедленно демократизировать. Завтра же он соберет лидеров украинской социал–демократии; необходимо созвать рабочий съезд, как был созван этот крестьянский. Съезд украинских пролетариев. Но надо постараться, чтобы это был съезд пролетариев–украинцев, а не русских. Этот съезд тоже выделит депутатов. Центральная рада, таким образом, пролетаризируется. И тогда — придется тогда отступить этой мелкобуржуазной собственнической стихии.

А стихия тем временем стояла на коленях и молилась.

Среди стихии стоял на коленях и молился Авксентий Нечипорук. Его — делегата от крестьянского союза Бородянки — тоже избрали сегодня членом Центральной рады.

Случилось это так. Когда на съезде обо всем уже было переговорено, когда утверждена была и резолюция, чтоб вместе с Центральной радой позаботиться о решении земельного вопроса, и когда председательствующий поднялся, чтоб объявить обсуждение этого вопроса законченным, тут–то и не стерпел Авксентий Нечипорук, — попросил слова и себе. Он вышел на трибуну — впервые в жизни перед таким сборищем народа — и спросил: