Утраченный покой - Любовь Михайловна Пушкарева

вамп снюхаются, они останутся один на один со мной, вернее с Шоном и Тони, и их родичи стоять за них не будут.

Многие не понимали, отчего я так взъелась, но объяснять глупцам я не собиралась. Вампы пытаются подняться, улучшить свою породу, кормясь от нелюдей. И я буду всеми силами останавливать их, несмотря на то, что другие divinitas слишком тупы или слепы, чтобы видеть опасность происходящего. Рано или поздно я протащу подобный запрет и для грязнуль, и для болотников.

После совета я пробилась к старому экс-вожаку.

– Вы уже решили, что будете делать? – спросила я тихо, вокруг все говорили со всеми.

– Чего вы спрашиваете? – так же тихо огрызнулся он. – Обещал идти к вам в услужение, значит, пойду.

Я слегка шокировалась таким заявлением, обсуждать-то мы обсуждали, но обещаний никто не давал.

– Хотите жить за городом на ферме? Мне охрана нужна.

Стивенсон удивленно глянул на меня.

– Хочу.

– Ну приходите завтра, расскажу поподробнее.

Ко мне пробирался Фрешит.

– Я хотел бы поговорить с вами, давайте найдем место потише.

Кивнув, я последовала за ним, мы спустились на этаж ниже и нашли мини-приемную, пару диванчиков прямо в коридоре.

– Пати… Пати, не знаю с чего начать… Скажи, отчего ты поставила на Ники печать слуги?

– Ну… Она немножко провинилась передо мной и так обезопасилась, предложив себя в слуги, – сказала я правду.

– Ты не понимаешь? – спросил он, но ответ читался у меня на лице. – Ты действительно не понимаешь многих вещей.

Я поежилась: он не хотел меня оскорбить, но все равно слышать такое было неприятно.

– Ники, бедное дитя, наверное, постоянный контакт с Венди ей помогает, но этого мало, Пати. Ей столько всего нужно наверстать, узнать, а Венди сама еще ребенок и тоже уже отрезана от родителей.

– Фрешит, начните с начала, – взмолилась я.

– Ники оказалась отрезанной от родителей во младенчестве. Так делали двести, нет, триста лет назад твари, возмечтавшие вернуть себе былую силу. Они выкупали или отбирали детей у divinitas и оставляли их без метки принадлежности. И те становились глиной, бездумной пластичной глиной, фамилиарами.

Я вцепилась в подлокотник кресла, каждое сказанное слово жгло меня, а мир вращался перед глазами.

– Нет, Фрешит. – пролепетала я. – Замолчите, замолчите ради Света и Тени.

– Да, Пати, вы пережили это, и я пережил. И теперь наш долг – помочь Ники, ведь вам кто-то помог, и мне.

– Фрешит, оставьте меня, – я почти плакала, – продолжим этот разговор позже, пожалуйста.

Тут он все же всмотрелся и понял, что мне худо.

– Чем-то помочь? – осторожно поинтересовался он.

– Уйдите.

– Да, хорошо.

И он наконец встал и ушел.

А я осталась сидеть, пытаясь закрыться, забыть только что услышанное и не думать об этом. Не получалось.

Правда, от которой я пряталась, правда, которую я в упор не хотела видеть, от которой ускользала раз за разом, хоть она была у меня перед носом, наконец настигла меня.

Мысли прорвали плотину.

Вот, значит, чего хотел отец – превратить меня в безмозглого фамилиара, чтобы насиловать во всех смыслах этого слова. Чтобы иметь полезное тупое существо, зверька с человечьим телом и vis-системой filii numinis!

НЕНАВИЖУ!!!

Перед глазами стояла мысле-картинка из прошлого Ники. Этого! Этого мне желал отец! Он хотел так поступить со мной, родным ребенком. Я должна была расти в глуши, общаясь только с тупым домовым, набираться сил от природы, не осознавать себя! Не осознавать себя никак! Быть тупым духом природы! Не знал папочка, не знал, что мама, умирая, смогла помочь мне, сделала подарок – vis-зрение. Да, последнее желание невинного, идущего на смерть, осуществляется. Есть неотменимые законы. Убил!!! Календулу убил!!! Маму убил! Скормил волкам. Мне уготовил участь хуже смерти. НЕНАВИЖУ!!!

– НЕНАВИЖУ!!! МРАЗЬ!!! – я попыталась в крике выплеснуть хоть часть раздирающей меня ярости.

Я горела и сгорала в этой ненависти.

Ничто не могло ее остановить, не за что было зацепиться.

Я умирала.

Умирала в огне ненависти.

Две искры в сердце и рацио сопротивлялись разрушающей черноте охватившей меня. Я могла думать, несмотря на черно-багровый костер, которым стало мое тело. Избавиться… Как же избавиться от этой ярости? Убить! Убить его! Я не смогу жить с этой ненавистью. Не смогу. Как исторгнуть ее?

Я догорала, теряя последние крохи силы, мысли путались, последним отчаянным усилием я выкрикнула клятву и вместе с ней попыталась вытеснить из себя жрущую меня черноту.

– Клянусь жизнью убить отца при встрече!

Мир пошатнулся, как от удара огромного колокола. Чернота, ненависть и ярость, вышла из меня и уставилась невидимыми глазами, как живое существо. Прицениваясь, сдержу ли я клятву, отдам ли ей жизнь Винье или всё же лучше забрать мою. Я выставила руку, защищаясь от нее.

– Клянусь. Убить. При встрече, – словно растолковывая ей, произнесла я. А затухающее сознание выдало образ стилета, который я воткну в его гнилое сердце. Чернота ухмыльнулась и собралась в одну точку, нет… Не точку – стилет.

На этом всё. Сознание погасло.

28

Я пришла в себя от крови. Кто-то поил меня кровью. Зачем? Нет, я не хочу. Тепла! Дайте мне Света и Тепла. Я не хочу этой отравленной обжигающей крови. Но она всё лилась в меня, заполняя пустоту. Хозяйничала.

Я открыла глаза. Седрик. Надо мной.

– Очухалась, розочка. Что ж ты натворила, глупышка, а? – ласково произнес он. Но тон мне не понравился, в интонации читались голод и угроза. – Чуть не истаяла, дурочка.

– Отпусти, – мне все же удалось это произнести, хоть и еле слышно. Глаза полуволка раздраженно сузились.

– Куда тебя отпустить? Ты подыхаешь. Мне пришлось покормить тебя.

– Хватит. Больше не надо.

– Ты не соображаешь от опустошенности. Мне виднее, надо или не надо!

– Х-х…– челюсти сомкнулись. Он мысленно отдал приказ силе, чтоб я заткнулась – и я заткнулась. Ведь во мне сейчас только его сила, своей нет.

В глазах Седрика мелькнуло что-то похожее на раскаяние. Мгновения, превратившиеся для меня в часы, в нем шла борьба, он понимал, что поступает плохо, что нельзя меня, пустую, накачивать чуждой темной силой, но…

Холодное красивое лицо вдруг стало звериной маской.

– Так надо! Раз это случилось, значит, так надо! – выкрикнул он, пытаясь оправдаться не передо мной, пред