Тайны смутных эпох - Рудольф Баландин

Впрочем, этому Октябрьскому революционному перевороту предшествовала своеобразная временная смута периода Временного правительства.

ЕДИНОДУШИЕ

Вызывает удивление тот факт, что февральская буржуазно-демократическая революция свершилась без острых конфликтов. Произошло нечто редко случающееся в истории: верховная власть пала как бы сама собой, без государственного переворота, под гул огромных митингов, демонстраций и под редкие выстрелы.

Вряд ли можно сомневаться, что это свидетельствовало о необычайной слабости и малой популярности царской власти.

Можно объяснять это тем, что успешно действовали агитаторы-революционеры. Но ведь и официальная пропаганда не дремала, не молчали и ярые приверженцы царя – черносотенцы.

Правда, контрреволюционная деятельность последних осуществлялась не столь решительно, без того масштабного террора, который культивировали некоторые революционные партии. Согласно исследованию современного историка С.А. Степанова: «В ходе первой русской революции (1905-1907 гг. – Авт.) только эсеры, эсдеки (социал-демократы) и анархисты убили более 5 тысяч правительственных служащих».

Но все эти убийства вовсе не увеличивали популярности террористов среди населения. Скорее – наоборот, вызывали настороженность, опаску, неприязнь, возмущение.

Была ли камнем преткновения война, малопопулярная в народе? Тоже – вряд ли. Хотя пропаганда военных действий велась значительно менее убедительно, чем агитация пацифистов. Вот, к примеру, что писал Федор Сологуб:

И наши станут шире дали,И средиземный гул войны,О чем так долго мы мечтали,О чем нам снились только сны.

Понятно, что «мы» в данном случае вовсе не отражает мнение русского народа, который о войне, тем более захватнической, не мечтал. Ему не нужно было, чтобы российские дали – и без того неоглядные – стали еще шире.

Николай Гумилев постарался придать войне религиозный оттенок, как будто речь шла об отстаивании христианских святынь:

И поистине светло и святоДело величавое войны;Серафимы, ясны и крылаты,За плечами воинов видны.

И хотя сам поэт был на фронте и проявил мужество, ничего величавого там не обнаружил… Нет, не совсем так. В «Записках кавалериста» он высказался: «Дивное зрелище – наступление нашей пехоты». И описал это наступление, которое видел издали с вершины холма: «Действительно, по слову поэта, нас призвали всеблагие, как собеседников на пир, и мы были зрителями их высоких зрелищ».

Ему даже было как-то невдомек, что происходило смертельное сражение, а не театральное зрелище; что здесь убивали и калечили людей не понарошку. Приведя рассказ одного бывалого унтер-офицера, Гумилев сделал вывод: «Было бы дико видеть этого человека за плугом или у рычага заводской машины. Есть люди, рожденные только для войны…» Быть может, такие люди и есть, но они вряд ли неспособны к мирному труду. Несравненно больше тех, кто значительно лучше чувствует себя у плуга или у станка, чем в шинели с винтовкой или за пулеметом. Тем более что у них есть семьи, о которых надо заботиться.

Так проявляется чрезвычайно резкое разделение на тех, для кого война – захватывающее зрелище или профессиональное занятие, и на тех, кому она – горе и беда, которую можно терпеть, если знаешь, за что постоянно рискуешь своей жизнью.

Когда прошла по войскам весть, что царь отрекся от престола, а затем произошла революция, солдаты-фронтовики в большинстве своем пожелали вернуться домой, ибо ожидался передел земли. Недаром в Государственную Думу от крестьян проходили преимущественно эсеры с их лозунгом – «Земля – крестьянам!»

Учтем вдобавок, что по существу теряла смысл присяга, а среди солдат работали агитаторы-пацифисты. Это деморализовало армию, хотя Временное правительство приказывало вести войну до победы.

Все это способствовало смуте в войсках, постоянным митингам. Но самым важным фактором полного духовного разлада в вооруженных силах стал пресловутый приказ № 1, опубликованный 2 (15) марта 1917 года от имени Центрального исполнительного комитета Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Приказ был адресован конкретно Петроградскому гарнизону, хотя оказался распространенным по всей армии. Он вводил «демократические» порядки в войсках – типа самоуправления; нижние чины получали даже больше прав, чем офицеры.

Это был сильнейший удар по армейским порядкам, после чего многие части стали небоеспособны: многие офицеры избивались и расстреливались взбунтовавшимися солдатами. В мае, став военным министром, Керенский издал «Приказ по армии и флоту», который вновь был направлен на «демократизацию» армейских порядков. Эти два приказа нанесли более мощный удар по российской армии, чем агитация большевиков.

Впрочем, мы несколько опередили события. Ведь волнения среди солдат начались раньше, еще до отречения Николая II. Волнения, начавшиеся в Петрограде во второй половине февраля, правительство попыталось подавить силой. Полиция и войска открывали огонь по демонстрантам. Но в конце февраля некоторые части стали переходить на сторону восставших. Теперь уже речь шла не об ограничении, а о свержении самодержавия. В общей смуте ясно обозначилась цель. Значит, действительно свершалась революция.

Как известно, вынужденное отречение Николая II было не абсолютным, упраздняющим самодержавие, а в пользу брата, великого князя Михаила Александровича. Обратим внимание на начало акта отречения: «Божьей милостью Мы, Николай II, император всероссийский, царь Польский…» Здесь показательна ссылка на милость Божью. Понятно, что такова форма. Но насколько расходится она с сутью ситуации. Получается, что государь лишился этой милости или пренебрег ею.

По всей вероятности, мало кто в те бурные дни обратил внимание на эту несуразицу. Получалось, что отрекается царь не только от власти, но и от сопряженной с ней Божьей милости. Так что в призыве «За Бога, царя и Отечество» оставался теперь только последний элемент этой триады.

После того как великий князь Михаил не принял корону, участь самодержавия была окончательно решена. Казалось бы, в таком случае, когда рухнули многовековые устои государственности в России, должна была начаться невиданная смута, полное смятение умов и кровопролитные столкновения враждующих сторонников самых разных партий.

Действительно, начавшийся период более всего напоминал анархию: сильной централизованной власти уже не было (да и царская в конце концов сделалась слишком слабой), а было, можно сказать, ослабленное двоевластие Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов. В этой ситуации местные выборные органы власти обретали решающее знач ение.

Приказ № 1, подписанный Соколовым, Нехамкесом и Скобелевым, по какой-то причине (нет ли тут «германского следа»?) получил значительно более широкое распространение и оказал свое негативное влияние и на действующую армию. Ослабевшие государственные скрепы грозили полным развалом всей России.

Вот как рассуждал на этот счет в марте 1917-го проницательный политик, посол Франции в России Морис Палеолог: «Французская Революция начала с объявления Республики единой и неделимой. Этому принципу принесены были в жертву тысячи голов, и французское единство было спасено. Русская Революция берет лозунг Россия разъединенная и раздробленная… (имеется в виду, по-видимому, реальная ситуация, а не конкретный лозунг, который тогда вряд ли провозглашался. – Авт.) Анархическая пропаганда заразила уже большую часть фронта.

Со всех сторон мне сообщают о сценах возмущения, об убийстве офицеров, о коллективном дезертирстве. Даже на передовой линии фронта группы солдат покидают свои части, чтобы отправиться посмотреть, что происходит в Петрограде или в их деревнях».

Морис Палеолог вел, можно сказать, хронику тогдашней русской смуты, в то же время стараясь осмыслить ее особенности. Полезно ознакомиться с его мнением на этот счет:

«1. Радикальное различие психологии революционера латинского или саксонского от революционера-славянина. У первого воображение логическое и конструктивное: он разрушает, чтобы воздвигнуть новое здание, все части которого он предусмотрел и обдумал. У второго оно исключительно разрушительное и беспорядочное: его мечта – воплощенная неопределенность.

2. Восемь десятых населения России не умеют ни читать, ни писать, что делает публику собраний и митингов тем более чувствительной к престижу слова, тем более покорной влиянию вожаков.

3. Болезнь воли распространилась в России эпидемически; вся русская литература доказывает это. Русские неспособны к упорному усилию. Война 1812 года была сравнительно непродолжительна. Нынешняя война своей продолжительностью и жестокостью превосходит выносливость национального темперамента.