Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей - Коллектив авторов

Повторюсь, это не значит, что Великие реформы подверглись какому-то забвению. Так могут рассматривать современные процессы переоценки прошлого одни лишь ультрарадикальные либералы, для которых либерализм Александра II является единственно возможной базой оценки его деятельности. Таковых меньшинство, хотя иногда кажется, что «подавляющее меньшинство». Все же сегодня Александр II гораздо чаще трактуется не как либерал, а именно как. государственник (успехи в Средней Азии, отмена унизительного Парижского мира в части «нейтрализации» Черного моря), укрепивший армию и флот (военные реформы Милютина и вел. кн. Константина) и стремившийся к восстановлению справедливости (отмена крепостного права, введение суда присяжных и др.). В этом смысле Александр II принадлежит теперь столь же «коммунистам», сколь и «демократам».

Если же говорить о научной общественности, то в современной науке Великие реформы, признаваясь очевидным и закономерным шагом России вперед, вместе с тем оцениваются неоднозначно как с точки зрения их успешности, так и с точки зрения эффективности реализации задуманного. Фактически поставленный в более раннее время в историографии вопрос о так называемой половинчатости реформ и их влиянии на приближение революции и краха империи остался актуален и сегодня, хотя и формулируется в несколько иной терминологии. И одно только это позволяет понять, почему в научном сообществе реформы 1860–1870-х гг. не рассматриваются в качестве какого-то эталона, тем более эталона либеральных реформ.

В заключение хотел бы отметить, что одна из возможных перспектив более глубокого понимания эпохи Александра II, судя по представленным на нашей конференции докладам, лежит в плоскости изучения «человеческого измерения» реформаторского курса. В самом деле, уже давно было известно, что реформаторы того периода не представляли собой какой-либо единой общности, и их внутренние противоречия, зачастую не принципиальные, а просто карьерно-конъюнктурные, напрямую влияли на успех того или иного мероприятия. Сегодня же, как мне показалось, достаточно отчетливо было выявлено, что в целом ряде случаев и сам император, с которым мы обычно связывали функцию определителя стратегии преобразования страны, был на самом деле всего лишь «ведомым». В связи с этим представляется актуальным проведение работы по созданию определенной классификации реформаторов изучаемой эпохи с точки зрения выполняемой ими на реформаторском поле роли: условно говоря, это могли быть «стратеги глобального (общероссийского) уровня», «стратеги в конкретных отраслях», «идейные исполнители», «технические исполнители» и т. д. Думаю, вторая половина XIX в. все же не породила политика, аккумулировавшего в себе большинство этих ролей сразу, как это было, например, в эпоху Петра I. И это накладывало существенный отпечаток на характер, скорость и прочие характеристики реформ. Мне кажется, выявив конкретно-историческую структуру представленного в политической элите того времени баланса таких «ролей», мы сможем лучше понять реальные механизмы воплощения реформаторского курса в жизнь и придания ему определенной цельности, чего Александр II, безусловно, достиг. Такое исследование не будет, видимо, связано с идеологическими оценками Великих реформ как «либеральных» или «государственнических», при этом оно лучше раскроет путь реформаторов во власть, что может способствовать усилению интереса современного, во многом аполитичного, но при этом весьма сильно ориентированного на личный успех общества к изучаемой нами эпохе.

Выбор поводов и фигур для властных юбилейных торжеств сугубо конъюнктурный. Это своеобразный посыл власти народу и одновременно способ погреться в лучах славы. Так, один политик вспоминает о юбилее крестьянской реформы, чтобы проинформировать подданных, что демократ именно он и что глобальные бла-бла реформы не за горами. Другой политик мнит себя Столыпиным и декларирует, что он — государственник, патриот, твердой рукой вершащий порядок и защищающий Россию.

С Александром II нынешним политикам состязаться как-то неловко. Ведь тогда появится понимание, что все глобальные нацпроекты всего лишь плохо видимые, но затратные нанореформы, структуры демократического общества все более приобретают черты имитационной демократии, судебная система пребывает в «дореформенном» состоянии с его назойливой административной опекой, а параллели с личной жизнью императора вообще политически неуместны.

Александр II не искал популярности, а осуществлял серьезные, коренные, в чем-то опережающие его время реформы. Его практические шаги породили недовольство как справа, так и слева. Социальная нетерпимость, слабость институтов гражданского общества, не сумевших обеспечить диалог с властью, предопределили трагическую развязку.

Относительно тезиса о «невостребованности» научным сообществом темы Великих реформ скажу, что, на мой взгляд, это не так, и наша конференция тому подтверждение. Это впечатление, видимо, результат общего кризиса, в котором пребывает модернизированная наука. К счастью, она не только жива, но и, глядя на результаты работы вашего университета, молодеет.

Мне кажется, что императору Александру II не везло — как при жизни, так и в последующей исторической памяти народа. В середине 1850-х, во время экономической разрухи и переживаемого позора проигранной Крымской войны, на фигуре только что взошедшего на престол правителя сфокусировались все прекраснодушные мечтания российского общества о грядущем золотом веке, который наступит по единому мановению царственной руки. Ирония ситуации заключалась в том, что изменения, последовательно претворявшиеся в жизнь монархом и его окружением, не способны были ни мгновенно создать новый порядок, ни хотя бы заменить произвол законом. Пережитки старого и недостатки нового, соединяясь, порождали общее недовольство, разрешение которого тщетно надеялись обрести в каждой следующей реформе. За двадцать шесть лет правления это ожидание вылилось в недовольство и раздражение, усугубившиеся революционным террором. Именно цареубийство 1 марта 1881 г., па мой взгляд, является причиной, почему Александр III так настойчиво стремился порвать с предыдущим царствованием и предать забвению реформы, бывшие его символом.

Не последнюю роль в посмертной судьбе Александра II в исторической памяти сыграли его личные качества, вернее, отсутствие каких-то выдающихся, запоминающихся черт: он не был тираном, как Иван Грозный, не брил собственноручно бороды и не спасал тонущих моряков в ледяной воде, как Петр I. Единственным «скандалом» в биографии царя-освободителя, кроме морганатического брака (примечательно, что именно про этот эпизод из жизни монарха снят фильм «Роман императора»), не забывшимся со временем, была только его трагическая смерть. В 1934 г., когда после убийства С.М. Кирова забвению были преданы народовольцы, Александр II отчасти разделил их участь: говорить и писать о нем, не упоминая обстоятельств смерти, было невозможно. Последующая «реабилитация» народовольческого сюжета в историографии интереса к жертве «Народной воли» не спровоцировала.

Сегодня, за пределами юбилейных славословий, Александр II остается столь же малозаметным и малоинтересным. Он не способен конкурировать с другими российскими монархами, поскольку не обладает будоражащими воображение эпизодами биографии или чертами характера, а место главной психологической загадки на русском троне прочно занято «северным сфинксом» — Александром I.

В истории Великих реформ особое место занимает период 1856–1859 гг., когда подготовка преобразований объединила в единое целое западников и славянофилов, представителей правительственных кругов и общественности. Это время, когда М.Н. Катков и великая княгиня Елена Павловна, М.П. Погодин и Н.Г. Чернышевский, Ю.Ф. Самарин и К.Д. Кавелин составляют одну команду. Не мифическая «революционная ситуация», а отсутствие ее позволило подготовить и осуществить освобождение крепостных, разработать взаимосвязанный комплекс экономических, социальных, политических, культурных преобразований. Но в 1859 г. положение меняется. Единый лагерь реформаторов распался. Из него выделилось радикальное крыло, представленное в России Н.Г. Чернышевским. Кстати, думаю, вовсе не случайно действие романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», книги о расколе русского общества, происходит именно в 1859 г. В советской историографии долгое время именно революционная составляющая рассматривалась как главный двигатель реформы. Это, конечно, не так. Но несомненно и другое: Чернышевский входил в число деятелей эпохи, хотя не только консервативные, но и многие либеральные деятели эпохи Великих реформ рассматривали автора романа «Что делать?» исключительно в негативном контексте. Напомню очень яркую и очень пристрастную оценку Б.Н. Чичерина, данную им на рубеже XX столетия: «Многие доселе причисляют Добролюбова, Чернышевского и Кº к деятелям эпохи преобразований. Их можно считать деятелями разве только наподобие мух, которые гадят на картину великого художника» (Чичерин Б.Н. Россия накануне XX столетия. Берлин, 1900. С. 24–25). Вполне закономерно, что в истории изучения общественной мысли России сейчас наблюдается явный перекос в сторону исследования консерватизма и либерализма, которые в советской историографии изучались очень пристрастно. Но революционная (или в случае с Чернышевским скорее радикальная) традиция тоже заслуживает внимания. При этом литературное наследие русских радикалов нуждается в новом прочтении и переоценке. То, что раньше считалось проявлением «либеральных колебаний» А.И. Герцена (его обращения к императору, работа «К старому товарищу»), свидетельствует скорее о мучительном осознании противоречий эпохи. А прокламация «К барским крестьянам» (думаю, она все же вышла из-под пера Н.Г. Чернышевского) призывает не столько к черному переделу, сколько к борьбе за радикальную политическую реформу.