Гелиополь (Ретроспектива города) - Эрнст Юнгер

Теперь солнце уже начало прожигать со стороны Красного мыса туман, проснулись краски и голоса птиц. Бормотание молящихся умолкло, его сменили плачи и причитания. Покойника вынесли из часовни назасалары - служки - и осторожно опустили на землю. Затем вышел жрец. Усопшего, закутанного в белый саван, оставили перед собакой, как то предписывал обычай, для отвращения зла. Луций вспомнил про стеклянный браслет, который ему дала Будур Пери, и разломил его в руке пополам. После того как жрец коснулся покойного и, обмакнув кропило в ниранг, благословил его, назасалары опять подняли носилки и медленно пошли со своей ношей на гору. Траурная процессия последовала за ними - сначала жрец, потом мужчины и в конце женщины, парами, связав руки платками. Они держались в некотором отдалении, потому что труп, как и все мертвое, был носителем зла. В таком порядке миновали они ворота парка, окружавшего место погребения. Травка была свежеподстриженной, и туман, осевший росой, искрился каплями на зеленом газоне. Кусты гибискуса сменялись группами высоких деревьев. Среди этих лиственных островов выделялись светлые колонны высоченных пальм и красные канделябры пламенеющих деревьев. Полосатые и пестрые бабочки кружились над огромными цветами, которые уже начали раскрываться под лучами солнца. И пчелы патера Феликса тоже уже брали здесь свой первый взяток. Они двигались как бы в предвкушении радости через этот утренний цветущий парк по дорожке, посыпанной кирпичной крошкой. По бокам она была выложена большими ракушками и шла кверху, ведя по бамбуковым мостикам через горные ручьи к самой вершине. Цель обозначилась, и процессия остановилась. Сверкая на солнце, показались "башни молчания". Они возвышались своими плоскими верхушками, как выгоревшие внутри кратеры, в пустынной высоте. Их вид оправдывал их название - наводящее ужас молчание разливалось вокруг. Впереди стояли две башни - для мужчин и для женщин, чуть в стороне от них третья, поменьше, предназначенная для детей. А позади была возведена еще и четвертая - прямоугольная - для преступников, принявших смертную казнь. Зубцы башен смерти были, как шлемы, украшены пучками темных перьев. Глаз прежде всего задерживался на этом оперении, покрывавшем края кратеров пепельной короной. Назасалары направились с носилками к башне мужчин. Как только они вступили на открытое место, корона из перьев зашевелилась; взгляд различил, как на картинке-загадке, спрятанные образы которой начали проступать, сидящих по кругу могучих птиц, устроившихся там на ночлег. Предчувствуя трапезу, они поднялись в воздух и начали взмахивать крыльями, летать широкими кругами и парить, зависая темным облаком, над башней смерти. Луций почувствовал, как у него стынет кровь; самое чудовищное в смерти неумолимо проступило в этом видении. Ни один из обрядов разных народов не выставлял в таком голом виде, так безжалостно судьбу, ожидающую земную плоть. Назасалары открыли большие ворота и внесли труп вовнутрь. Им предстояло положить его там на каменную скамью и сорвать с него крюками саван. Уже и с других башен поднялись стаи грифов и, слившись вместе, медленно кружили, летая над жертвенным местом. Выполнив свой долг по отношению к покойному, назасалары вернулись назад. Едва они закрыли тяжелую дверь, как птицы, сверкнув острыми крыльями, ринулись вниз и, словно затянутые в воронку, как провалились вовнутрь башни. Потом в их когтях и клювах замелькало то, что осталось от Антонио. Сам же он отправился в великое странствие и проник в хрустальный мир, чудеса которого описаны в Книге мертвых. Он вынес боль, и страдания, и ту последнюю радость, с какой дух сбросил с себя красную растерзанную оболочку, в которую был заключен на время своего паломничества на землю. Он оставил ее хищным птицам как вызывающую содрогание добычу. Помыслы воссоединились в высшем разуме, как краски объединяются в свой главный цвет - белый.

НОЧЬ ЛАВРА

Дневник Антонио лежал на столе. Они еще раз просмотрели все места, связанные с лавровым эликсиром. Луций отложил в сторону лупу, через которую читал рукопись. - Все-таки удивительно, что Антонио, который отважился на эти погружения в мир духа и грез, свидетельствующие о большой внутренней свободе, одновременно все же придерживался закоснелых магических ритуалов. - Мой дядя едва ли задумывался над этим. Я склонна скорее видеть в них противовес свободе - авантюрные действия кажутся особенно заманчивыми в мире, где правит закон. Будур Пери говорила так, заваривая чай. Кот Аламут лежал, вытянувшись в кресле, и мурлыкал. Маленькая колбочка стояла на столе, вокруг нее лежали конопляные и лавровые листья. Луций чувствовал себя отдохнувшим. Рана, причиненная коварными лучами, зарубцевалась. Лихорадка тоже больше не мучила его. Все эти дни он провел в обществе Будур. Иногда он навещал в саду Ортнера. Там в изобилии зрели плоды. Время отъезда было точно определено. Он возьмет с собой Костара, донну Эмилию и Будур Пери на один из маленьких самолетов Проконсула, которые стартуют с Пагоса. Тереза заготовила для него пропуска, не вписав имен. Оставался только вот этот их эксперимент. Возможно, их ожидания преувеличены, романтизированы теми разговорами, что они вели. Вполне возможно также, что эликсир за это время уже выдохся. Антонио, пожалуй, переоценивал его действие. Более ответственно, чем он, к этим вещам никто не относился; он даже в обстреливаемой лодке и на смертном одре отказался от морфия. То, что Будур так, не задумываясь, согласилась на предложение Луция, восхитило его. В ней было столько детского, столько радости перед предстоящим приключением, перед самой возвышенной игрой. Это было у нее, по-видимому, в крори от Антонио. Риск подвергнуть себя воздействию элитарного магического эликсира предполагал наличие большой силы воображения. Луций нуждался в таком партнерстве. Так, присутствие Винтерфельда тоже скрасило ему ночь на Кастельмарино. В стойком удивлении юноши, как в зеркале, отражался весь сумбур происходящего и как бы и прояснялся одновременно, даже сглаживал ужасы смерти. Такие соратники часто оказывают столь нужную поддержку при собственном внутреннем напряжении. К этому добавляется еще то, что исчезает чувство одиночества. Они не ставят заслонов на пути того затаенного, личного, что доверяют обычно только дневнику. Они идут с тобой, не колеблясь, до конца. Поэтому и исчезает робость открыться им в чем-то опасном и отступном, когда вступаешь в пределы запретного и ходишь кругами по лабиринту, где дух ищет в смелом эксперименте контакта с неведомым. Любопытство, curiosite surnaturelle(1), - --------------------------------------(1) Чрезмерное любопытство (фр.). осталось последней цветущей ветвью на древе веры,которое засохло.

Чайник кипел на термической конфорке, и Будур налила в две маленькие чашечки чая. Луций выключил аэроионизатор. Он накапал из колбочки столько, сколько предписывал Антонио, и эликсир разлился по чаю тонкой зеленой пленкой. - Доза, похоже, не слишком опасная. Правда, бывают такие яды, которые и в меньших количествах несут смерть. Они выпили и почувствовали легкую горечь. - Наркотики - только ключ, и они не смогут открыть больше того, что заключено в нас самих. - Но, может, они поведут нас к таким глубинам, которые обычно заперты на все замки. - Они растопят сургучную печать. - Древо познания принесет многоцветные плоды. Луций откинулся на спинку кресла. - Я ощущаю сегодня удивительную легкость, почти невесомость. Может, это еще как-то связано с лихорадкой, а может, и с постом, положенным нам Антонио. - Пост - всегда хорошо, - сказала Будур, - особенно воздержание от мяса. Поэтому, я считаю, христиане и не имеют доступа к тому возвышенному, что может дать религия, они живут в мире боен. А оттуда и исходит все зло. - Но парсы тоже балуются мясом. - Не все. И я не вас имела в виду. Цветок лотоса чище ягненка. - Возможно, вы правы. Христианство не относится к самым идеальным решениям. Человек могущественнее монархов и сильнее закона. - Вы верите, Луций, что и животным уготовано спасение после смерти? - Я верю, что ни одно, даже самое малое существо не исчезает бесследно. Я верю также, что даже самый злостный преступник приобщится потом к вечному блаженству. Так, похоже, думает и патер Феликс, только никогда не говорит об этом. - А что же тогда может заставить нас быть добрыми? - Это как раз тот самый вопрос, по поводу которого патер Феликс хранит молчание. Но его молчание воспитательного свойства. - В нашем учении, - сказала Будур Пери, -добро и зло строго отделены и в потустороннем мире. Они удерживают равновесие, вечно сменяя друг друга, но никогда не смешиваются. Луций поднялся и начал ходить по ковру. Голос, казалось, доносился до него издалека. Он осмелился робко сказать: - Поэтому ваши жрецы еще и маги. Для них чистота то же, что для нас любовь. Он почувствовал, что его охватывает беспокойство, словно что-то чужеродное как петлей перехватило мысль. Дыхание тоже изменилось. Это уже начинало пугать. Он расстегнул ворот, ставший вдруг тесным, и уменьшил свет, шедший со стен. - Вероятно, действует конопля. Все-таки, по-видимому, не зря мы соблюдали дозу. Во всяком случае, я буду стремиться удержать осознанное любопытство и сохранить нейтральную позицию. Не было еще такого опьяняющего средства, чтобы оно одолело меня. Словно стоя перед зеркалом, он настойчиво повторял одни и те же слова: - Я провожу эксперимент, я провожу эксперимент... Он услышал мурлыканье Аламута, лежавшего на красной подушке. Животное, казалось, стало больше, крупнее; желтые глаза светились и, не мигая, внимательно глядели на него. Будур сидела в кресле, ярко освещенная, словно подключенная к свету, льющемуся со стены, раскинув руки по подлокотникам. Глаза широко раскрылись, зрачки увеличились, грудь вздымалась и опускалась от учащенного дыхания. Он сел рядом с ней и положил свою руку на ее. - Будур, вы слышите меня? - О да, я слышу вас. И еще, как ужасно стучат часы. Останьтесь со мной, милый друг. На самом деле, ему тоже казалось, что удары маятника заполнили комнату, словно ею раскачивали с силой. Серпик луны. Может, это их дыхание, а может, порывы далекого штормового ветра? Звук был пронзительным, царапал, даже рассекал слизистую. Будил тайное желание, но оно было настолько сильным, что причиняло боль. Вдруг сузились стены и вплотную обступили их, сразу как-то одряхлев и покрывшись трещинами. Древние каменные стены уплотненного и прожитого цивилизациями времени. Отделилась серая заскорузлая штукатурка, обнажив вмятины и пустоты в клздке. В одном из таких углублений лежала свернувшись ядовитая змея. Ее обратившееся в камень жало чуть не коснулось его лба. Оно было такого же цвета, как и седые стены, и казалось таким же безжизненным, как они. И только глаза змеи светились, источая глубоко спрятанную в них магическую силу. Луций задержал дыхание, рассматривая ее. В стене вдруг образовался небольшой пролом, заросший плющом и прикрытый папоротником, будто ресницами. Они вошли в него.