Маргаритки - Кристина Ульсон

— Боюсь, у меня очень печальные новости.

Фредрика перестала дышать.

— Спенсер попал в автомобильную аварию. Сейчас он находится в больнице в Лунде.

Нет, нет, нет, нет. Только не это. Что угодно, но только не это.

Она согнулась от отчаяния, словно ударившего ее под дых.

Вдох. Выдох.

— Как он? — Голос превратился в шепот.

Она услышала, как женщина в трубке вздохнула:

— Они говорят, он в критическом состоянии, но угрозы жизни нет.

Эва, казалось, замялась, но после в трубке послышался плач:

— Будет хорошо, если вы сможете добраться туда уже сегодня вечером. Он наверняка захочет увидеть вас, когда очнется.

Когда через несколько часов Алекс возвращался обратно, настроение у него было почти праздничное. Слишком взволнованный, чтобы напрямую с Экерё ехать домой, он вернулся в Управление, чтобы составить рапорт. Фредрика, надо думать, ушла — в кабинете у нее было темно и верхней одежды тоже видно не было.

Приподнятое настроение не покидало Алекса до самого поворота к дому. Лишь тут он вспомнил, что они с Леной собирались вечером поговорить, а он даже не позвонил предупредить, что вернется так поздно.

Он посмотрел на наручные часы. Было уже почти час ночи. Наверняка Лена уже спит.

Поэтому, увидев ее сидящей в кресле в гостиной, он очень удивился. Он заметил, что она плакала, и обратил внимание, как она похудела. Подступила болезненная тревога. Лишь сейчас, впервые за последние недели, он хорошенько разглядел жену. Она была исхудавшей, бледной, безжизненной.

Я упустил что-то ужасное.

— Прости, — пробормотал он и сел на диване напротив нее.

Она покачала головой.

— Я звонила в приемную, мне рассказали, что случилось. Все хорошо прошло?

От такого вопроса он чуть не рассмеялся.

— Ну да, — буркнул он. — Все, конечно, относительно, но в основном — нет, все не очень хорошо прошло. Во всех смыслах. Будущее группы, мягко говоря, туманно.

Лена беспокойно пошевелилась в кресле, болезненно поморщившись.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — наконец произнесла она сдавленным голосом. — Нечто, о чем я знала уже некоторое время, но… Я не могла рассказать, пока не узнала наверняка.

Он нахмурился, чувствуя, как тревога перерастает в панику.

— Узнала что?

Что за тайну она не могла поведать своему лучшему другу? Он знал, что он — ее лучший друг, и она была его лучшим другом. Это являлось основой их долгого, прочного брака. Фундаментом их отношений была дружба.

Угрызения совести словно зубами впивались в душу. Это не она забыла об их дружбе, а он не помнил.

«Я столько времени гонялся за призраками, что потерял рассудок», — горько думал он.

Она еще не начала говорить, но он уже наперед знал, что то, что она скажет, все переменит, лишив его возможности загладить свой несуразный промах.

— Я должна буду покинуть тебя, — плакала она. — Тебя и детей. Я больна, Алекс. Мне сказали, что надежды нет.

Он смотрел на нее невидящими глазами. Когда наконец до него дошел смысл сказанного, Алекс понял, что впервые в жизни столкнулся с ситуацией, которую никогда не сможет принять. А тем более смириться и жить дальше.

Они уснули, обняв друг друга. Поздно. В доме было темно и тихо, снегопад на улице прекратился. За исключением пары раз в апреле, снег в эту зиму больше не падал.

А когда пришла осень, все закончилось.

Осень 2008

Отзывчивый комиссар

Стокгольм

— Как прошло лето, Петер, хорошо?

Петер Рюд задумался.

— Да, хорошо. Даже очень хорошо.

— Чем занимался?

Петер расцвел.

— Путешествовали на машине по Италии. С мальчишками и моим братом Джимми. Полное безумие, но незабываемо.

— Значит, вы с Ильвой снова вместе?

— Да, я продал свою квартиру и снова переехал домой.

— Ну и как?

— Все отлично.

Короткая пауза.

— Мы ведь несколько раз встречались весной, и, как помнится, вначале ты не очень положительно относился к нашим беседам.

Петер поежился.

— У меня смешанные ощущения от общения с психологами. Я не знал, чего мне ожидать.

— Понимаю. А что ты думаешь теперь?

Немного поколебавшись, Петер решил, что нет причин врать.

— Мне это было полезно, — признался он. — Я понял некоторые вещи.

— Ты имеешь в виду вещи, которые ты не понимал раньше?

Он кивнул.

— У тебя зимой были довольно серьезные проблемы с одним из твоих коллег, Юаром. Как обстоят дела сейчас?

— Все под контролем. Мне насрать на него.

— Как так? Вы ведь вместе работаете.

— Нет, его перевели обратно в Управление по борьбе с экономическими преступлениями. Или он сам попросил о переводе, чтобы уйти от нас. Я не знаю.

— Значит, работаете только ты и Алекс Рехт?

Петер погрустнел, и глаза его стали влажными.

— Вообще-то сейчас работаю только я и еще один временный сотрудник. Пока все очень неопределенно, так сказать. Алекс в отпуске на несколько недель.

Снова тишина.

— Я просто хотел встретиться с тобой, Петер, и узнать, как у тебя дела. И задать несколько заключительных вопросов.

Петер ждал.

— Что самое худшее, что может с тобой случиться сегодня?

— Сегодня?

— Сегодня.

Петер задумался.

— Отвечай как есть, не раздумывай.

— Лишиться Ильвы — это было бы самым страшным из того, что может случиться.

— А мальчики?

— Их я тоже не хочу лишаться.

— Но, когда я тебя спросил, первым делом ты подумал не о них.

— Нет, но это не означает, что я их не люблю. Просто любовь к ним — другая.

— Постарайся объяснить.

Петер вздохнул.

— Не могу. Просто другая, и все тут. Если однажды я проснусь утром и Ильвы не будет рядом, я не смогу дальше жить. Мне не по силам преодолеть то, через что сейчас проходит Алекс.

Слова закончились, и Петер замолчал. Ильва дала ему еще один шанс. Как распорядиться им — зависит теперь только от него.

Багдад, Ирак

Однажды, когда Фарах Хаджиб уже смирилась с тем, что любимый ее мертв и никогда не вернется, к ней в дверь позвонил седовласый европеец.

Он совершенно не говорил по-арабски, а ее школьного английского не хватало, чтобы понять его. Она знаками показала ему следовать за ней в соседний дом, где жил ее двоюродный брат, после службы переводчиком в американских войсках очень хорошо говоривший по-английски.

Иностранцы с Запада все еще были редкостью в Багдаде. Почти все они принадлежали к журналистской братии или дипломатическим представительствам государств, решившихся иметь постоянную миссию в городе. Но Фарах сразу же поняла, что ее посетитель не был ни тем ни другим. У него была пружинистая походка и цепкий взгляд, словно все время высматривавший опасность или что-нибудь примечательное.

Она догадалась, что он полицейский. Или военный. Нет, не американец, а, наверное, немец.

Но Фарах запомнила больше всего не его поведение, а выражение бесконечной печали и боли в его глазах. Боль его была настолько ощутима, что Фарах едва могла смотреть на него. Она решила, что такой странный гость не может быть добрым вестником. Визит к брату оказался недолог.

— У него есть что-то, что он хотел бы передать тебе, — сказал брат после того, как переговорил с мужчиной.

— Мне? — удивилась она.

Брат кивнул.

— Но я не знаю его.

— Он говорит, что он из Швеции и что он полицейский, но сейчас он в отпуске. Он говорит, что расследовал смерть твоего жениха весной.

Фарах изумленно посмотрела на скорбное лицо пожилого мужчины.

— Он, к сожалению, не может долго оставаться, так как должен сделать еще один визит перед возвращением домой. Ему нужно увидеть другую женщину, которая тоже потеряла своего мужа весной. Его звали Али.

В этот момент из кухни вошла жена двоюродного брата, любопытствуя, кто к ним зашел.

Незнакомец осторожно кивнул ей и сказал что-то брату.

— Он поздравляет нас с будущим ребенком, — произнес брат и посмотрел на свою беременную жену. — Одна из его ближайших коллег родила ребенка в конце весны и сам он к Рождеству тоже станет дедом.

Фарах тоскливо улыбнулась, все еще не понимая, зачем этот незнакомец разыскал ее.

Он молча засунул руку в карман и вытащил небольшой предмет.

Помолвочное кольцо ее жениха.

Коротко поблагодарив его, она приняла кольцо и стала рассматривать его, пока от воспоминаний не потекли слезы. Когда же она поглядела на мужчину, который представился шведским полицейским, то увидела, что он тоже плачет.

— Это его жена настояла, чтобы он приехал сюда и передал кольцо, — произнес брат, чувствуя неловкость при виде слез чужестранца.