Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова

Зинка.

Больше всего Чуйке нравятся трубочисты. Она живёт на восьмом этаже, и ей хорошо видны крыши. Она уже знает, она видела трубочистов и ждёт и высматривает их. И если трубочист явился — Чуйка садится на задние лапы и вытягивается, становясь похожей на суриката в стойке. Это такое страшно интересное кошачье кино. Что-то вроде шпионского триллера. И она знает, что завтра покажут новый сезон.

Тюрьмы народов мира. Скандинавия

Котики, мужья и московский дворовый фольклор — важнейшие, на мой взгляд, составляющие полноценной жизни женщины. У меня к этому очень органично добавилась тюрьма. Тюрьма — это не только «скорбное дело», как любят говорить тюремщики в России. «Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего истребны люди твёрдые, добрые и весёлые» — в любой наше зоне или СИЗО уж где-нибудь да и висит эта цитата. Чаще у начальства или в стенгазете в унылом коридоре.

Я много бывала в украинских тюрьмах. Там висит обычно такое: «Карати может лишь Господь. Ми люди, повиннi выправляли злочинцев». Вот да, когда караешь, веселиться-то особо не подобает, мне кажется.

Я был знаком с берлинским палачом, Владевшим топором и гильотиной. Он был высокий, добродушный, длинный, Любил детей, но выглядел сычом. Я знал врача, он был архиерей; Я боксом занимался с езуитом, Жил с моряком, не видевшим морей, А с физиком едва не стал спиритом. Была в меня когда-то влюблена Красавица — лишь на обёртке мыла Живут такие девушки, — она Любовника в кровати задушила. Но как-то в дни молчанья моего Над озером угрюмым и скалистым Я повстречал чекиста. Про него Мне нечего сказать — он был чекистом.

Это лагерная поэзия, Юрий Домбровский, «Чекист».

Российские тюрьмы со времён ГУЛАГа были и остаются под контролем чекистов. Понятно, зачем им это надо, во всяком случае сейчас: они вербуют, в тюрьмах это легко, они продолжают раскручивать дела и ожидать «дозревших» показаний.

Не вижу в этом ничего плохого, все спецслужбы мира одинаковы, если бы не одно существенное «но»: собственно, это всё. Это примерно вся осмысленная деятельность, которая происходит в местах лишения свободы в России.

Ни о каком исправлении речи не идёт.

Тюрьма — это просто очень дорогой способ сделать плохого человека ещё хуже. Тюрьма никого никогда не исправила. Исправляет общество. Я много бывала в тюрьмах, езжу всё время и сейчас. Мне очень интересен процесс исправления. Это трудно, никто ещё не добыл этого философского камня. Важное отличие русской тюрьмы от многих других тюрем мира в том, что в России никто не пытается не то что работать над этим — даже думать про это. Тюрьма в России призвана пугать. Чтобы нам всем на свободе было страшно оказаться в тюрьме. Что ж, с этим она справляется.

Давайте я вам расскажу о других тюрьмах. Моими первыми иностранными тюрьмами были тюрьмы Дании. Мои датские друзья, Таня и Бент Йенсены, устроили «Руси Сидящей» славную и очень плотную поездку. У нас такая организация, в которой часто сложно бывает понять, кто есть кто — кто сидел, а кто защищал или даже кто обвинял, а потом перешёл на сторону света, — все примерно одинаково подкованы в тюремном деле, вот такой смешанной компанией и поехали.

Таня и Бент говорят:

— Слушайте, у нас тут в округе (а они жили довольно далеко от Копенгагена, вообще на другом острове, Фюне) двадцать лет работал прекрасный доктор. Прямо лучший доктор в мире, мы в нём души не чаяли. Частная практика тут у него была. И вот он двадцать лет каждый год подавал заявку на соискание должности тюремного доктора. И представьте — в прошлом году получил. Нет, мы все за него, конечно, очень рады и гордимся им. Но у нас теперь нет такого прекрасного доктора, эх. Хотите, мы вас познакомим?

Ээээ. В смысле хотим, конечно. Только нам сразу непонятно, зачем доктору с отличной частной практикой переходить работать в тюрьму. Что это за работа мечты (хотя вот я его понимаю, я бы очень хотела работать в тюрьме — но я ж немного того всё-таки).

— Конечно, тюрьма в Дании — это для многих работа мечты. Вы увидите. А что такое частная врачебная практика? Да любой доктор может иметь частную врачебную практику! Её можно продать, например, и кто-то купит. А вот тюремный доктор — это другое дело. Это служение обществу. Общество тебе доверило ему служить, а общество не каждому так доверяет. Это совсем другой статус, почёт и уважение.

Вон оно как. Надо же.

И вот в один прекрасный день к нам пришёл тот самый тюремный доктор. Важный такой, весь в благородной седине и в хорошем костюме. Сели с ним чинно разговаривать. И быстро поняли, что мы не понимаем друг друга ни на каком языке. Ни по-английски (а он в Дании у всех свободный), ни по-датски — при помощи Тани и Бента. Потому что он не понимает смысла наших вопросов, а мы не понимаем именно что смысла его ответов.

Но потихоньку приноровились. Света Бахмина была с нами — помните дело Светланы Бахминой? Молодая женщина, мать двоих маленьких детей, была по беспределу обвинена по делу ЮКОСа, на зону к ней всё время ездил муж, она забеременела и родила третьего ребёнка, девочку Аню, в тюрьме. Навидалась и натерпелась там всякого. А как вышла, начала заниматься помощью осуждённым женщинам — и детям, которые по факту своего рождения в тюрьме тоже там сидят.

И вот Света спрашивает доктора:

— А беременных у вас сажают?

— Да, к сожалению, так бывает, что сажают.

— А детей потом куда?

Непонятен вопрос. Долго пытаемся