Нежелательные элементы - Кристиан Барнард

— Соотношение?

Анестезиолог сосчитал фазы на экране осциллографа.

— Сорок пять.

Деон посмотрел на экран, сам не зная зачем.

Зубцы «P» шли гораздо чаще, чем «QRS», и между ними не было никакой взаимосвязи.

Полная блокада сердечной мышцы.

Значит, этим стежком он все-таки задел нервный пучок. Почему он не убрал его? Решил рискнуть. Идиот, это больной рискует, а не врач! Но ведь это невозможно, он был очень осторожен. Не мог же он задеть оба пучка!

Медленные, настойчивые «бип… бип…» монитора словно становились громче, пронзительнее, не давали думать.

Надо что-то делать. Но ничего не шло в голову. Он сумел починить разбитое сердце Мариетт, но подверг ее куда более грозной опасности. Блокада сердечной мышцы могла завершиться внезапной смертью.

У него было такое чувство, словно ребенок дал ему любимую игрушку, а он неловко уронил ее, и она разбилась на мелкие кусочки.

Может быть, открыть сердце, убрать «заплату» и проделать все заново? Но где гарантия, что он не сделает еще хуже? Может быть, просто снять ее и оставить отверстие открытым?

— Дайте скальпель, — сказал он сестре.

Но, взяв скальпель, он заколебался.

Подумай, приказал он себе. Не поддавайся панике, не принимай поспешных и неумных решений. Положись на свой опыт.

Где выход? Подожди, посмотри. А девочку пока подключи к водителю ритма.

— Сестра, электроды водителя ритма.

— Постоянные, временные?

— Давайте возьмем… — Он задумался. — Временные.

Он начал вшивать маленькие электроды в переднюю стенку правого желудочка. Руки у него дрожали, и он с трудом подчинял их себе. Питер прижимал первый электрод пинцетом к сердцу, пока он завязывал шелк. Шелк прорезался сквозь мышцу.

— Да держите же эту чертову штуку! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Смотрите, что я из-за вас наделал. — Он повернулся к Карреру. — Доктор, будьте любезны, подержите пинцет, раз доктору Мурхеду это так трудно.

Он знал, что ведет себя нелепо и недостойно. Но ничего не мог с собой поделать. Его уверенность, что операция не удалась, что он все испортил, словно зловонная черная волна, разлилась по операционной, грозя затопить их всех.

Питер был взволнован и растерян. Француз стоял, как манекен, не решаясь взять пинцет. Операционная сестра, одна из лучших, так неловко подала ему иглодержатель, что чуть не уронила. Он обругал ее, и все сестры застыли в ужасе. Техники у аппарата «сердце-легкие» смотрели на него, точно парализованные.

Все шло к черту. Он потеряет и эту девочку.

— Сорок, — объявил безжалостный голос анестезиолога. — Сорок два. Сорок четыре. Сорок пять. Сорок два.

Деон еле удержался, чтобы не завизжать.

— Заткнитесь! Я и сам слышу.

Снова испуганное молчание. Он подсоединил клеммы электродов к длинному шнуру и другой конец протянул анестезиологу.

— Подключите. Поставьте водитель на один двадцать.

Предсердия все еще бешено работали, будто решили во что бы то ни стало передать свой импульс вялым желудочкам. Ничего. Бип… Бип… Слишком медленно.

— Готово, Том. Включай.

Сигнал монитора не изменился.

— Водитель включен? — волнуясь, спросил Деон.

— Включен, — сказал Мортон-Браун. Он был единственным, кого словно не касалось лихорадочное напряжение этих последних пятнадцати минут.

— Тогда прибавь мощности на стимулятор.

— Даю. Один, один и пять. Два, два и пять.

Наконец, отозвавшись на электрический импульс водителя ритма, сердце резко повысило число сокращений с сорока пяти до ста двадцати в минуту.

— Хорошо. Оставь так.

Деон почувствовал, что его покидают последние силы.

Тем не менее он закончил операцию, как требовал того долг: отключил аппарат «сердце-легкие», проверил функционирование сердечной мышцы, распорядился проконтролировать давление несколько раз, извлек катетеры из вен и аорты, зашил разрезы, вшил дренажные трубки в перикард и средостение. Все это он проделал почти машинально. Руки обрели обычную сноровку, но это не доставило ему ни радости, ни удовлетворения.

Память, точно клеймо, которое уже не вывести, точно рубец, который останется навсегда, каким бы толстым слоем ни наросла на нем здоровая кожа, жгло то короткое мгновение физической муки, когда он стоял над девочкой и был не в состоянии решить, что делать, чтобы спасти ей жизнь.

Деон оставил Питера и молодого француза заканчивать, снял халат и вышел в коридор, рассеянно сдернул маску, потом шапочку и швырнул их в корзину. Он зашел в ординаторскую. Там в одиночестве сидел Гвидо Перино. Часы на стене показывали без четверти час. Наверное, Робби давно закончил и уехал.

Гвидо принялся возбужденно рассказывать об операции по поводу боталлова протока, которую они с Робби сегодня делали. Деон отвечал что-то невнятное.

Он вспомнил про свидание, назначенное на три. Но уехать из больницы, не посмотрев еще раз девочку, не мог. Он предпочел бы не встречаться сегодня с Триш. В нем все словно онемело. Еще люди, еще эмоции — даже мысль об этом давила свинцовой тяжестью.

Он налил себе кофе. Кофе был холодный.

На столе стояла тарелка с бутербродами. Пора было что-нибудь съесть, но ему не хотелось.

Он кивнул Гвидо, заметил, с каким любопытством посмотрел на него молодой человек, и вышел в коридор, намереваясь вернуться в операционную и проследить за тем, как они закроют грудину.

Из дверей кабинета выглянула сестра.

— Профессор! — окликнула она.

Он обернулся к ней, недоуменно сдвинув брови.

— Я говорила о щетках с директором.

— О каких щетках? — Он не сразу понял, о чем шла речь. — Ах, да!

— Он сказал, что ничего сделать нельзя.

— Ничего сделать нельзя, — рассеянно повторил он.

Ее, по-видимому, поразило его равнодушие.

— Дирекция приобрела их, потому что они самые дешевые.

— Старая история! — В нем проснулось утреннее раздражение. — Казалось, дирекция могла бы узнать мнение врачей, которым приходится пользоваться этой дрянью.

— Я совершенно с вами согласна, профессор. Но боюсь, нам придется ими пользоваться и дальше. Они заказали сорок тысяч.

— Сорок тысяч… Вы шутите!

Она явно не видела тут повода для шуток.

— Они и правда ужасны, однако, пока мы их не используем, других не будет.

— Но сорок тысяч! Невероятно. — Он расхохотался. — Сорок тысяч!

Сестра в недоумении уставилась на него, не понимая, что его рассмешило.

— Предположим, в среднем вы будете стерилизовать их в автоклаве двадцать раз, — кричал он. — Такая дрянь больше не выдержит. Но даже в этом случае их хватит на восемьсот тысяч раз! Мы будем обдирать ими кожу еще и в следующем веке! — Он продолжал хохотать.

Все было так печально, что оставалось только смеяться. Смех — единственная панацея, подумал он. Будь у нас достаточно комиков, доктора остались бы не у дел. Смейся, пока все вокруг рушится. Смейся над болью и всеми другими унижениями, на которые обречены живые существа. Смейся над смертью, и она отступит прочь. Смейся над дурацкими правилами и тупостью бюрократов. Очисть продажность мира едкой щелочью смеха. Смейся, потому что, черт побери, слезами ничему не поможешь.

— Ну, во всяком случае, благодарю вас, сестра, — сказал он.

Питер вышел из операционной вместе со стажером. Они кончили, и скоро Мариетт отвезут в послеоперационную палату.

— Спасибо, сестра, — сказал он. — Я сам поговорю с директором. Это ведь терпит, не так ли?

Он вышел из больницы в половине третьего. Полтора часа он просидел в послеоперационной у кроватки Мариетт и безмолвно молился, чтобы заработал ее собственный водитель ритма. Она проснулась и постаралась улыбнуться ему. Циркуляция у нее была хорошая, и дренаж оставался почти сухим. Он несколько раз отключал водитель в надежде, что зубцам «P» на экране монитора будут соответствовать четкие зубцы «QRS». Но блокада по-прежнему оставалась полной. Хуже того, когда он в последний раз отключил водитель, на экране остались только зубцы «P». Желудочки замерли. Он заметил, что девочка болезненно поморщилась, и понял, что ее мозгу не хватает крови. Он поспешно включил водитель ритма. Теперь ее жизнь висела на проводках-волосках, подключенных к ее сердцу. Оставалось только надеяться, что электроды удержатся на месте и проводки не оборвутся.

Вокруг пучка, возможно, образовался отек, и это усугубляет положение. Деон с надеждой подумал, что, пожалуй, это только временно.

Он распорядился приготовить еще один водитель ритма, на случай если тот, который ведет сердце девочки, вдруг выйдет из строя. Больше он ничего не мог для нее сделать.

Он влез в машину. Внутри она была раскалена. Он опустил все стекла, чтобы салон продуло. Но это не помогло. Он сидел в жаркой машине, тупо уставившись на ключ зажигания. Может быть, отменить все, что назначено на сегодня? Ведь он ни на чем не сумеет сосредоточиться, раз все его мысли заняты больной. Поехать пораньше домой? Или лучше уехать на взморье, подальше от всего, что требует долг? Или отправиться в порт и бродить там среди железнодорожных составов, глядя на громады грузовых судов с названиями экзотических портов на корме, и следить, как тонкокрылые чайки пикируют вниз и ссорятся из-за отбросов, плавающих на шелковисто-зеленой глади воды?