Макиавелли - Никколо Каппони

В действительности Медичи нуждались в ополчении, поскольку найм крупного войска лег бы на плечи Флоренции тяжелейшим финансовым бременем, что, вероятно, вызвало бы негодование тех, кому правители хотели угодить. Кроме того, обучение новобранцев могло хотя бы внешне подтвердить факт того, что Медичи не намерены упразднять свободные институты власти и править железной рукой. Приняв во внимание все эти соображения, власти решили в мае следующего года возродить пешее ополчение под юрисдикцией Комиссии Восьми по охране государства, заменившей Советы Девяти и Десяти. Еще год спустя будет введена совершенно новая и эффективная структура военного командования.

25 августа Макиавелли написал Веттори с просьбой переговорить с Джулиано де Медичи о судьбе Донато даль Корно, который уже не раз тщетно пытался попасть в список кандидатов на государственные должности. Вмешательство Джулиано потребовалось, поскольку выборщики были крайне «разборчивы» и, вероятно, отказали Донато из-за его приверженности однополой любви, равно как из-за недостаточно высокого положение в обществе, хоть он и считался влиятельной персоной. Никколо славился великодушием по отношению к друзьям, однако, помогая Донато сделать политическую карьеру, он, возможно, рассчитывал на то, что и его друг не останется в долгу и однажды, заняв место в высшем эшелоне власти, пособит и ему. На письме Макиавелли местом отправления значилась Флоренция, однако с апреля предыдущего года Никколо перебрался в свое имение Сант-Андреа в Перкуссине. Там он прожил до февраля следующего года, изредка наведываясь во Флоренцию по делам, а все остальное время проводя «в глуши, вдали от людей».

Однако все обстояло не совсем так. В частности, Макиавелли жил со своей семьей, верной женой и подраставшими детьми, переехавшими к нему весной. Кроме того, имение хотя и располагалось в сельской местности Тосканы, но и глушью отнюдь не было, в чем нас убеждает Никколо. Через Сант-Андреа пролегал тракт, соединявший Рим и Флоренцию, благодаря чему в поселении можно было без труда узнавать новости, так как на постоялом дворе непременно останавливались путники и, по признанию самого Макиавелли, рассказывали о происходящем в кругах власти. Более того, жизнь в деревне позволяла Никколо работать над сочинениями, отстранившись от политической суматохи столицы.

Свою жизнь в деревне он подробно опишет 10 декабря, отвечая на письмо Веттори, полученное в конце предыдущего месяца и повествующее о праздной жизни Франческо в Риме. «Я вижу, сколь спокойно и размеренно вы исполняете обязанности своей службы», — съязвит Макиавелли в первом абзаце, не в силах скрыть зависти: совсем недавно Веттори получил повышение и теперь общался с послами, обедал с кардиналами и позволял себе любовные похождения на стороне. Затем Никколо рассказывал о своем времяпрепровождении — об охоте на дроздов и других птиц. Он поведал о забавной перебранке с дровосеком и о том, как пообещал друзьям отдать несколько связок дров, но, поразмыслив, сказал им, что дров у него не осталось, «причем все огорчились, особенно Баттиста, который причислил это к прочим последствиям поражения в Прато».[70]

По утрам Макиавелли гулял в лесу, прихватив с собой томик Данте, Петрарки «или кого-нибудь из второстепенных поэтов, Тибулла, Овидия», чтение которых служило ему утешением. Затем отправлялся в ближайшую харчевню, где беседовал с проезжими постояльцами. Отобедав с семьей и вкусив «пищи, которой меня одаривают бедное имение и скудное хозяйство», Никколо вновь отправлялся в харчевню и остаток дня проводил за игрой в карты и нарды с местными жителями. Чаще всего такие поединки заканчивались бурными перебранками, и, «не гнушаясь этими тварями, я задаю себе встряску и даю волю проклятой судьбе — пусть она сильнее втаптывает меня в грязь, посмотрим, не устыдится ли она, наконец». Возвратившись домой, Макиавелли снимал испачканные, запыленные одежды и, облачившись в мантию, подобающую его званию, беседовал с великими мужами древности, внимая их мудрым наставлениям.

Так, вдохновляясь этими беседами, Никколо начал небольшую книгу «О государствах» (De Principatibus), в которой рассматривал принципы государственного управления и которую собирался посвятить Джулиано де Медичи. «И если вам когда-либо нравились мои фантазии, — писал он Веттори, — вы и эту примете не без удовольствия, а государю, особенно новому, она может пригодиться». А затем добавлял, что обсудил с Филиппо Казавеккиа, как бы ему улучить возможность и лично вручить свое сочинение Джулиано. Друзья взвесили все за и против, но Никколо все равно надеялся, что Медичи примет его на службу, «хоть камни ворочать». Вопреки всему он верил, что по его книге «будет видно, что я не проспал и не проиграл в бирюльки те пятнадцать лет, которые посвятил изучению государственного искусства, и всякий захочет использовать богатый опыт человека, готового им поделиться». Как бы ни сложилось его трудоустройство, в своих интеллектуальных способностях Макиавелли никогда не сомневался.

Спустя десять дней он вновь написал Веттори и в очередной раз попросил его похлопотать о Донато даль Корно, карьера которого, судя по всему, натолкнулось на подводные камни флорентийской политики. В ответ Веттори заверил друга, что уже предпринял некоторые шаги, чтобы помочь даль Корно, и что все это время присматривался, не подвернется ли работа для Никколо. К тому же Веттори добавил, что будет рад получить его сочинение и по прочтении выскажет свое мнение о том, стоит ли вручать его Джулиано. Но Макиавелли не мог ждать и, возможно, именно тогда и отправил Джулиано сонет под названием «Дрозды», приложив к посланию сверток с птицами. Вероятно, подобным жестом Никколо хотел намекнуть предполагаемому покровителю на то, что вскоре он пришлет ему нечто более значительное:

Я вашему Великолепью шлюНемного дичи — скромный дар, не скрою, —Чтоб о себе, обиженном судьбою,Напомнить вам. Увы, за что терплю?Коленопреклоненно вас молю:Тому, кто брызжет на меня слюною,Заткните глотку этою едою,Чтоб злую клевету свести к нулю.Возможно, мне заметит Джулиано,Увидев дар, что я не прав и тут,Что тощий дрозд — не пища для гурмана.Но ведь Макиавелли тоже худ, —Скажу в ответ, — однако, как ни странно,Наветчики меня со смаком жрут.Прошу не счесть за трудОщупать птиц, и вы поймете сразу,Что лучше доверять рукам, чем глазу.[71]

Но и на этот раз мечтам Макиавелли не суждено было сбыться, и, возможно, разочарование автора еще больше усиливалось тем, что в письме от Веттори он не нашел ничего, кроме сплетен, анекдотов и причитаний по поводу ослабшей мужской силы. Никколо не желал тратить время на подобное самоуничижение и написал Франческо, что ему, «большому любителю женщин», по-видимому, придется приехать в Рим и развеять его аскетизм, «ибо, едва оценив ваше положение, я бы сказал: «Посол, проявите благоразумие, иначе вы зачахнете: здесь же нет ни юношей, ни девушек. На кой дьявол нужна такая жизнь?»».