Кровавые Ангелы: Омнибус - Джеймс Сваллоу

Он поднес пистолет к лицу Рафена.

— Теперь выбирай, брат. Ты поклянешься в своей преданности или будешь против него.

На колени.

Он замешкался и Сахиил заорал громче выстрела.

— На колени!

Еще до того как он осознал что делает, Рафен упал на одно колено и увидел рядом со своими губами грааль. Внутри кружилась темная жидкость.

— Этой клятвой, ты отдаешь свою жизнь и кровь, Аркио Благословенному, Перерожденному Сангвинию, Лорду Копья, — нараспев произнес жрец, — свою славу и свою честь, пока не умрешь.

Рафен поднял глаза и встретился взглядом со своим родным братом. В нем не было ничего, кроме барственного высокомерия и неощутимой угрозы, клубившейся жестокостью внутри. Если я умру здесь, то последний несогласный умолкнет, думал он, но принести такую клятву…

Лицо Сахиила исказила жестокая улыбка, его палец напрягся на спусковом крючке.

Но затем Рафен отринул его, протянулся и глотнул из чаши.

— Этой клятвой, — начал Рафен, — я отдаю свою жизнь Аркио Благословенному.

Пока он говорил вслух, кровь во рту была холодной и кислой как пепел.

Он слишком долго отрицал это, но теперь Рафен видел, как правда о его пути открылась перед ним. Его брат был чем-то странным и ужасным, он больше не был сыном Ваала, больше не поклонялся их кодексу. С обжигающей ясностью ярости, бегущей по его венам, Рафен понял, что вскоре между ними с Аркио будет подведен итог и только один из них останется в живых.

Затем Аркио улыбнулся, и это было восхитительным зрелищем.

— Добро пожаловать, брат — сказал он, — добро пожаловать в Новую Кровь.

Джеймс Сваллоу

Божественный Сангвиний

Глава первая

Посреди всего сумасшествия, воин нашел себе маленький темный уголок — крошечное святилище тишины, в котором он мог отключиться. До известной степени это было его убежищем, местом, в котором он мог отгородиться от водоворота сомнений и страхов, и сконцентрироваться, вместо того чтоб искать ответы на вопросы, которые изматывали его. Помещение когда-то служило подвальным хранилищем для летучих и горючих химикалий, и густой воздух в нем все еще сильно отдавал углеводородом. Сама вонь от них въелась в глухие, железные стены.

Он выглянул в дверной проем, чтоб убедиться, что никто за ним не следил, и, приложившись плечом, закрыл тяжелый люк. Тот с глухим ударом стукнулся о раму, и он закрыл замок. Треснувший биолюмин на потолке тускло мерцал, тонкие потеки зеленой, светящейся жидкости окрашивали плафон. Единственным естественным источником света в помещении была решетка, находящаяся почти под потолком, которая выходила на нижний уровень улиц. Время от времени через вентиляцию доносился отрывистый треск лазганов и отдаленные, похожие на волну, радостные крики толпы.

Он снял с висевшего через плечо шнура тяжелый тряпичный мешок и бросил ношу на пол. Изящество, с которым он это проделал, казалось странным для огромной, мускулистой фигуры. Даже без характерной силовой брони Адептус Астартес, воин представлял собой впечатляющее зрелище в своей тунике и робе; он даже бы босиком возвышался над обычным человеком и своим присутствием Космодесантник заполнил пространство комнаты. Осторожно и с почтением он стянул ткань с предмета, который так кропотливо извлек из щебня уличной часовни. Он был погребен там, забыт людьми, которые когда-то хранили ему верность, в угоду новому объекту поклонения.

Эта мысль принесла негодование, отразившееся на его жестком грубом лице, и он усилием прогнал ее прочь.

Мешковина упала, и в сложенных чашей руках Космодесантник держал статуэтку Единственного Истинного Владыки. Это было изображение Бога-Императора Человечества в своей бесконечной мудрости, сидящего на Золотом Троне Терры. Пальцы пробежались по старому, измученному заботами идолу; он был сделан из обрезка меди с завода, кующего снаряды для танков Имперской гвардии "Леман Русс". Он положил его на перевернутый деревянный ящик, оставив покоится в потоке света, падающего сквозь вентиляционную решетку. Лучи прохладного, оранжевого солнца создавали слабое свечение. Он сложил руки на груди, подобно плоским клинкам, скрестив запястья; его пальцы приняли форму двухголовой Имперской аквилы. Одна голова смотрела в прошлое, другая была устремлена в будущее.

Кровавый Ангел склонил голову и опустился на колени перед Императором, затем широко развел руки, демонстрируя свои запястья. Переплетение бледных шрамов на предплечьях попало на свет, безмолвные трофеи сотен битв. По руке красными чернилами шла татуировка, изображающая каплю крови, обрамленную двумя крыльями.

— Именем Святой Терры, — низким голосом сказал он, — именем Сангвиния, Лорда Крови и Красного Ангела, услышь меня, Владыка Человечества. Даруй мне толику твоего совершенного понимания бытия и направь меня.

Он закрыл глаза.

— Услышь эти слова, раскаяние твоего заблудшего сына Рафена, с Ваал Секундус. Я молю тебя, Великий Император, услышь меня и мою исповедь.

ИНКВИЗИТОР Рамиус Штель поднялся на ноги, когда его медитация подошла к концу, и собрался с мыслями. Он потер ладонью лоб, касаясь электротатуировки аквилы на лысой макушке и нахмурился. Чем ближе он подходил к осуществлению своих планов, тем сильнее, казалось, это изнуряет его. Он фыркнул и залез пальцами в нос; на них остались струйки крови и инквизитор скривился при виде темной, пурпурно-черной жидкости.

Он осторожно стер жидкость платком и наблюдал, как пятно распространяется по ткани, двигаясь по хлопковым нитям словно рак.

Штель скомкал платок и спрятал его во внутреннем кармане робы, накинув на плечи тяжелый плащ своего Ордоса. Символ Верховной Инквизиции, стилизованная заглавная медная "I", украшенная черепом из белого золота, свисала на цепочке с его шеи. Штель рассеянно прикоснулся к ней. Были времена, когда он чувствовал, как медальон превращается в петлю, угнетает его, связывает с мелочным человечеством. Он смотрел на эмблему, стирая с ее поверхности мелкие пятна крови. Достаточно скоро он избавится от нее, избавится от всех оков, которые связывают его с богом-трупом.

Штель воспользовался моментом, чтобы осмотреться, оглядеть стены, до сих пор испорченные тусклыми коричневыми отпечатками рук и брызгами старой, запекшейся крови. Во время битвы за Шенлонг, здесь была комната одного из десантников хаоса из Несущих Слово, место самых жестоких зверств, где гражданских заживо потрошили в качестве покаянного жертвоприношения Губительным Силам. В то время как большинство комнат в крепости Икари были очищены и переосвящены, Штель, не привлекая внимания, обеспечил чтоб эта смертельная комната осталась нетронутой. Здесь, где кричащие души растерзанных выгравировали свою боль на камнях и цементе, инквизитор обнаружил, что завеса между миром и варпом истончилась.

Отдыхая здесь, позволяя своей душе парить свободно от органической оболочки, Штель мог почувствовать слабую, обольстительную ткань эмпирей, такую манящую, но недосягаемую для него. Для него это было намного более священное переживание, чем коленопреклонение в фальшивом почитании Императора Человечества. Штель оставил промозглую комнату позади и вышел, найдя ждущих его снаружи почетных стражей. Возвышаясь над ним в своих облачениях из керамитовой брони, с болтерами в руках, они мало походили на людей, скорее на живые статуи, вырезанные из красного камня. Только отполированное до блеска золото шлемов выделяло их из рядов космодесантников Кровавых Ангелов. Штель не обратил на них внимания. Он не знал кто эти воины, их имен, чаяний и мечтаний, ничего; по правде, они волновали его еще меньше чем серво-черепа, которые поднялись с пола на своих гравитационных импеллерах, когда он зашагал прочь. Серебряные шары гудели позади него, бдительные как ястребы, далее, в двух шагах позади шли десантники.

У перекрестка коридоров, шатаясь туда-сюда, стоял ожидающий лексмеханик Штеля. Он приветственно качнул головой.

— Ваша медитация окончена?

В пределах комнаты сервитор становился нервным и решил для себя остаться снаружи.

— Появились вопросы, требующие вашего внимания.

— В самом деле, — ответил он.

Последние следы темных миазмов, туманящих разум Штеля, исчезли, чарующие остатки нежности варпа отступали. Ему не хватало их.

— Ваша служанка Улан спустилась с "Беллуса" с новостями, — продолжил лексмеханик, — с заботами, которые она не пожелала доверить мне.

Неужели в голосе сервитора были нотки уязвленной гордости? Штель сомневался в этом; разум его илота был настолько тщательно уничтожен на его службе, что эти малые останки вряд ли содержали личность.

— Она ожидает вашего снисхождения в часовне смерти, инквизитор, — добавил сервитор.