Донос мертвеца - Александр Прозоров

Однако предвкушающей полную пышной пены емкость Инге пришлось испытать немалое разочарование: здесь никто не знал не только о шампуне или пенке для ванн — ни у кого не имелось даже кусочка хозяйственного мыла за двадцать девять копеек. Пришлось просто отмачивать покрывшееся за время трудного пути серой коркой тело в горячей воде, а потом долго выполаскивать волосы.

— Ну, ты получила то, что хотела, Инга? — поинтересовался хозяин.

— Откуда вы знаете мое имя? — вскинулась девушка.

— Тогда пой.

— Мне нужно выбраться отсюда, — шлепнула девушка ладонями по заметно потемневшей воде.

— Выбирайся.

— А где моя одежда?

— Об этом мы не договаривались, — покачал головой епископ.

— Но не могу же я расхаживать голой?

Священник промолчал.

— Вода остыла, я мерзну.

Молчание.

Где-то на белом свете,Там где всегда мороз,Трутся спиной медведиО земную ось!

— тоскливым голосом запела Инга.

Выслушав песню до конца, господин епископ позвонил в колокольчик, и приказал принести еще два кувшина кипятка. Потом самолично вылил их в бадью. Инга с наслаждением опустилась в воду по плечи.

— Ну?

У самого синего моряСо мною ты рядом, со мною…

— послушно запела девушка.

Потом опять плеснулась:

— Мне что, теперь жить в этой бочке? — недовольно поинтересовалась она. — Ну да, порвали вы мой сарафан. Что, другого платья не найти?

Некоторое время она упрямо — и молча — сидела в своей емкости, но когда вода совершенно остыла, сдалась, с демонстративной откровенностью вылезла наружу и подошла к камину, подставив тело огненному жару. Когда вода немного пообсохла, на плечи неожиданно лег мягкий мех.

— Это мой плащ, — тихо сообщил священник. — Извини, но в замке действительно нет никакой женской одежды.

— Спасибо, — закуталась девушка в мех.

— Послушай меня, Инга. Давай не станем больше торговаться? Это совсем не то, что нужно. Спой мне просто так. Спой, ты даже не представляешь, сколько веков я не слышал человеческого голоса. Хотя нет: такого голоса я не слышал вообще никогда.

— Ноги мерзнут, — пожаловалась пленница,

— Иди в кресло, — дерптский епископ скинул дублет, оставшись в белоснежной рубашке, расстелил его на пол.

— Я знаю арии из нескольких опер, — длинный плащ оставлял снаружи только самые ступни, и мокрые после купания волосы. — Вы любите классику?

— Я еще не знаю, Инга. Ты только пой, — хозяин замка наполнил кубок взятым из спальни вином и, опустившись перед креслом на колени, поднес его девушке. У Инги приятно кольнуло в сердце. Она еще помнила, как висела распятая на кресте, да и сейчас полностью находилась во власти похитителя, но тем не менее это он стоял перед ней на коленях, а не она перед ним!

— Я учила «Кармен» на четвертом курсе, — приняла девушка медный бокал.

— Клянусь бездной, все что угодно! — епископ отнес кувшин с вином к камину и вернулся назад. — Мне кажется, ты способна спеть даже налоговые листы.

Ингу опять приятно кольнуло в душе. Она отпила немного вина и, прикрыв глаза, запела арию Кармен. Пожалуй, еще никогда у начинающей певицы не было столь благодарного слушателя — и она в полной мере отквиталась за почти девять месяцев вынужденного молчания, не без удовольствия видя в хозяине замка безмерное восхищение своим талантом. К тому же, большой пустой зал с каменными сводами давал такую прекрасную акустику, какую никогда не мог обеспечить никакой микрофон и никакая акустическая система.

Теперь хозяин уже не пытался раздеть ее или пощупать — даже не смотрел в ее сторону, полностью утонув в музыке. Поначалу Ингу это успокоило, но вскоре начало раздражать: в конце концов, она не магнитофон, а живая женщина! И, говорят, далеко не уродец. К себе его она, естественно, больше не подпустит, но мог бы хотя бы посмотреть! И сделать поползновения, которые она решительно отметет.

Ужин служка без всяких вопросов и намеков начал накрывать на двоих. Обнаружив в хозяине ранее неизвестное чревоугодие, повара расстарались, и на столе помимо удивительных для марта свежих яблок, груш и персиков оказались три вида паштетов, мелко нарезанная и сверкающая янтарным жирком буженина, целиком запеченный фазан, растопыривший коричнево-сизые перья, несколько перепелов размером в кулак, но зато покрытых соблазнительной хрустящей корочкой, телятина в чесночном соусе и, конечно же, вино. Сразу шести сортов: четыре красных и два сорта белых вин.

— Ой, как я проголодалась, — захлопала в ладоши Инга. — С ума сойти, как красиво! Вы принц, да?

— Нет, не принц, — покачал головой священник.

— Жаль, — вздохнула, поведя плечом и позволив плащу сползти до уровня груди, певица. — Всю жизнь мечтала о принце.

— Всего лишь? — удивился хозяин замка. — При таком редкостном даре, и всего лишь о принце? До чего глупы и мелочны смертные. Вот, возьми. Выпей теплого вина. Твоему горлу это будет очень полезно.

Девушка послушно осушила кубок, взяла нож — никаких иных столовых приборов на столе не предусматривалось, подцепила немного паштета, переправила в рот.

— М-м-м! Вкусно… — потом она попробовала другой паштет, третий, откусила персика, несмотря на внешнюю красоту оказавшегося суховатым, потянула к себе одного из перепелов.

Горячее вино быстро растекалось по жилам, подернув сознание легкой пеленой, на зубах похрустывала поджаристая кожица, под которой скрывалось пахнущее мятой мясо, длинный плащ согревал тело, а мех приятно щекотал кожу, в высоком камине уютно потрескивал огонь, и Инга неожиданно поняла, что еще никогда ей не было так хорошо. Превратиться из жертвы пыточной камеры в объект поклонения, стать если не хозяйкой настоящего замка, то по крайней мере женщиной, перед которой низко склоняются местные слуги. Теплый мех, сверкающий дорогой посудой пышный стол, терпкое вино — ей казалось, что она внезапно провалилась в сказку, подобно Золушке или Белоснежке, испытав немного страха, чтобы затем стать истинной королевой. И она больше не испытывала к худощавому подтянутому человеку никакой вражды. Наоборот — ей хотелось сделать ему что-нибудь приятное. Настолько приятное, чтобы он смог понять и оценить меру ее благодарности за этот день.

— Что такое? — удивилась девушка, поймав неодобрительный взгляд хозяина замка.

— Это несправедливо, — покачал священник головой. — Зачем смертным дана способность чувствовать, если они все равно не способны ее оценить?