В погоне за тайной века - Василий Пасецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Михаил Францевич был одним из руководителей отделения математической географии Общества. Заслуги Рейнеке перед наукой были высоко оценены в отчете Русского географического общества за 1859 год, в котором отмечалось, что Михаил Францевич, «проведя всю жизнь свою в неусыпных и в высшей степени добросовестных трудах, оказал неоценимые услуги русской гидрографии». В Рейнеке Общество видело выдающегося «своего деятеля», которым Россия «по справедливости будет всегда гордиться». «Съемка Белого моря… превосходный атлас его, заслуживший справедливое уважение всех гидрографов, карты Балтийского моря, „Гидрографическое описание Северного берега России“, удостоенное полной Демидовской премии, — вот главные, драгоценные памятники», которые Рейнеке «оставил после себя в науке».[314]
Круг знакомых и друзей Рейнеке очень обширен. Среди них ученые — Бэр, Гумбольдт, Кеппен, Купфер, Ленц, Струве, моряки и путешественники — Нахимов, Врангель, Рикорд, Крузенштерн, Путятин, Романов, Матюшкин, Ивашинцев, Анжу, Пущин, Кашеваров и, наконец, Литке, близкий товарищ по Архангельску и Петербургу… Но самые крепкие узы морского братства и единомыслия связывали его с человеком, который находился за многие тысячи верст от Петербурга и Балтийского моря.
Занятый путешествиями и служебными обязанностями, Рейнеке продолжал интересоваться судьбой своего друга Николая Бестужева, который вместе с братом Михаилом в сентябре 1839 года вышел из тюрьмы и отправился на поселение в Селенгинск. Вскоре он получил от них подарок. То был складной нож с двумя лезвиями, который собственноручно изготовил для своего друга Николай Бестужев. Его привез случайно оказавшийся в Селенгинске и направлявшийся в Петербург офицер. Его рассказ взволновал Михаила Францевича до глубины души. Уже более пятнадцати лет он не видел Николая Александровича. Он живо помнил их встречи и беседы, споры и мечты о далеких странствиях в полярные страны. И день, когда он получил подарок, был праздником в его одинокой жизни моряка-ученого… Николай Бестужев, брат его Михаил и те, что томились на поселении в различных местах Сибири, были близки ему своими мыслями, надеждами и огорчениями.
Он не раз горевал «о бедном, бесполезном состоянии нашего флота, и вообще об бедствиях России по неумению ею править». Он писал: «Согласен с предвещанием, что она при этом состоянии дел не удержится долее 5–10 лет».[315]
Рейнеке сокрушался о том, что царь и его сановники тратят сотни тысяч рублей на развлечения. «Ужели в России так мало своих нужд на дело, — отмечал он в дневнике, — что можно бросать деньги, сдираемые с бедных русских, на прихоти русских негодяев вельмож-космополитов! Это меня бесит! Да! Век наш есть век Людовика XV. Кому-то придется быть XVI и будет ли у нас Наполеон! Эта мысль родилась во мне уже давно!».[316]
Глубокое возмущение вызывает у моряка тот факт, что царь, погрязший в «беспутной роскоши», отказывает «до времени» в отпуске средств для снаряжения кругосветной экспедиции, о которой хлопотал адмирал К. В. Путятин.
«И так все рушилось! — записывает в дневнике Рейнеке 23 февраля 1844 года. — Боже мой! Ужели Россия должна страдать от самодержавия. Бедный флот ее не имеет средств пробудить дух. Надежда на обещание Меньшикова — послать на 1845 год судно кругом света — еще греет душу. Но состоится ли это? Нет! Россия падает».[317]
Рейнеке возмущает бездеятельность царского правительства в исследовании морей и дальних пределов России. Он откровенно пишет о том, что сановники, включая начальника морского штаба Меньшикова, преследуют науку на флоте, не отпускают средств на издание трудов экспедиций, талантливых книг морских офицеров, на гравировку карт, тратя при этом тысячи на публикацию никому не нужных сочинений фаворитов и льстецов. Михаил Францевич с горечью видит утрату интереса со стороны правительственных кругов к Русской Америке и Камчатке. Как некогда декабристы — Рылеев, Завалишин и Романов, он отстаивает необходимость укрепления позиций России в этих дальних, но дорогих отечеству областях. Рейнеке возмущен утратой колонии Росс в Калифорнии и уступками в пользу иностранцев со стороны Российско-Американской компании. Чувство тревоги вызывают у него сообщения о проникновении иностранцев в восточные земли России.
«В разговоре о колониях, — записывает Рейнеке в дневнике, — узнал я от Литке, что на Анадыре поселились североамериканцы и в торговле с чукчами находят выгоду. На это жаловались правительству наши промышленники Барановской артели, поселенные там лет за 50. Правительство поручило исправнику того округа выгнать американцев. Но как и чем тот исполнит это?.. Странно! Мы не находим выгод во владении Камчаткою, а пришельцы издалека селятся там, конечно, не в наклад себе. Бедная Русь!»[318]
Рейнеке неоднократно возмущался тем, что царское правительство препятствует развитию отечественной промышленности и торговли, предоставляя при этом льготы иностранцам.
Наиболее близкие отношения он поддерживает с кругом людей, которые некогда были дружны с семьей Бестужевых. Не говоря о Литке и Врангеле, когда-то принадлежавшим к бестужевскому кружку, он дружит с Владимиром Павловичем Романовым, членом Северного общества декабристов. В Беломорских экспедициях участвовал декабрист Иванчин-Писарев. К нему нередко заглядывали Матюшкин и Лутковский, близко знавшие декабристов Бестужевых и Кюхельбекеров, Завалишина и Рылеева…
В скупых торопливых дневниковых записях чувствуется его идейная близость к воззрениям томящегося в изгнании друга, Николая Бестужева. Рейнеке пользуется первой возможностью, чтобы протянуть ему руку.
Н. А. Бестужев.
В 1850 году секретарь ученого комитета морского министерства Аполлон Александрович Никольский показал Михаилу Францевичу письмо Н. А. Бестужева. Там была приписка для Рейнеке. Николай Александрович писал своему другу, что любит его так же, как в годы далекой молодости; Рейнеке немедленно откликнулся сердечным письмом. Он писал Н. А. Бестужеву:
«Не нахожу слова, чтобы выразить признательность мою за приписку в письме Вашем к Аполлону Александровичу».
Дальше Рейнеке вспоминал о временах беспечной юности и заключал письмо следующими словами:
«Вы пишете, что имя мое отмечено у Вас красными строками. Очень благодарен за такое доброе обо мне мнение, но работы мои, право, не стоят того, чтобы имя чернорабочего труженика врезывать так глубоко в память, даже близких современников».[319]
