В погоне за тайной века - Василий Пасецкий

Вы спрашиваете о положении Южного магнитного полюса? Не припомню теперь точной широты и долготы его, но кажется Росс (младший) открыл его на Земле Виктории, на меридиане Вандименовой Земли, в широте около 75° или 76°. Узлов или признаков другого Южного полюса (как на Севере около Колымы), кажется, в южном полушарии нет, по крайней мере, я нигде не находил намеков на это…».[326]

Николай и Михаил Бестужевы живо интересуются исследованиями полярных стран, о чем свидетельствует их переписка с Рейнеке. К сожалению, большинство писем неизвестно, а может быть, утрачено навсегда.

В бумагах Николая Бестужева сохранились лишь отрывочные черновые заметки, посвященные полярным сияниям и новым успехам физических наук.[327]

Своими мыслями о природе метеорологических и сейсмических явлений Николай Александрович неоднократно делился с Михаилом Францевичем.

Рейнеке высоко ценил научные искания Николая Бестужева.

«Все сообщенные Вами замечания, — писал Рейнеке Бестужеву, — об электричестве, метеорологии, колебаниях почвы так занимательны, что нельзя удержаться от повторения просьбы — сообщить их, хотя бы словесно, знакомым моим академикам Ленцу, Купферу, Гумбольду, Бэру».[328]

Результаты наблюдений над различными явлениями природы Сибири по совету Рейнеке Николай Бестужев направил академику Струве, который принял с «чрезвычайной признательностью… отчеты» декабриста. Он откровенно писал изгнаннику, что его исследования неоценимы для науки и что «благодарность наша еще более увеличивается»[329] от сознания, что эти исследования выполнены в условиях каторги и ссылки.

Рейнеке и Николай Бестужев оживленно обсуждают вопрос о необходимости изучения Сибири. Михаил Францевич, как заместитель начальника математического отделения Географического общества, трудился над проектом большой Сибирской экспедиции. Он считал, что исследовательские работы должны начаться с Забайкалья. Между тем в правительственных сферах решили эти работы провести за счет казны, а Географическому обществу рекомендовали заняться изучением Камчатки. Но ни одна из экспедиций не состоялась, хотя петербургскими меценатами Голубевым и Чапским было пожертвовано 55 тысяч рублей.

Рейнеке старался воспользоваться любой возможностью, чтобы довести до сведения русских моряков результаты научных исканий Николая Бестужева. Михаил Францевич просил у своего друга позволения поместить в «Морском сборнике» «некоторые заметки, „о предметах науки“».[330]

Напрасно искать в уцелевших письмах отражения политических взглядов: друзьям известно, что их переписка просматривается иркутским гражданским губернатором, да и вряд ли остается к ним равнодушной полиция Петербурга… Письма полны уверений в дружбе. Заканчивая свое послание от 8 мая 1852 года, Бестужев пишет Рейнеке:

«Еще более благодарю Вас за описание Ваших приемов при описи и промерах; катайтесь сколько угодно на Вашем коньке и приезжайте почаще ко мне в гости; у меня и Вам и ему угощение будет от чистого сердца».[331]

Для Рейнеке письма Николая Бестужева были светлыми лучами в жизни. Вот что Михаил Францевич писал своему другу 25 декабря 1854 года из Николаева:

«Вчера в сумерки ходил из угла в угол по одинокой моей каюте и грустно вспоминал былые времена моего детства и юношества, как бывало в этот вечер по немецкому обычаю (хотя я, по обруселому отцу и по матери сибирячке, в душе чисто русский) в доме родителей моих готовилась для нас, детей, елка; как, будучи молодым мичманом и лейтенантом, приятно и весело проводил я этот канун праздника в кругу родных в Риге и Питере и у знакомых в Архангельске. Все эти воспоминания, сравнив с настоящим одиночеством моим и хворостью, навели на меня тоску.

Я принялся столярничать починкою ветхого хозяйского стола, служащего мне обеденным и письменным. При этой работе прибегнул к ножу Вашей работы, который получил в 1840 или 42 году через лейтенанта Розенберга (ныне правитель Ситхи) на память о Вас. Как-то неосторожно нажал и сломал малый клинок этого двойного ножа. Это навело меня опять на думы о прошлом, и преимущественно о Вас. Я попытался одолеть свою лень и побеседовать с Вами. В это самое время приносит почтальон письма Ваши, писанные с 7 по 14 апреля и 14 июля; они получены в Питере в Гидрографическом департаменте и оттуда пересланы ко мне. Можете представить — как меня обрадовал этот подарок на елку: лучшего я не мог бы и не сумел бы пожелать. Не примите этих слов за пустой привет, — сообразите тогдашнее настроение моего духа и Вы согласитесь в искренности и справедливости моих слов».[332]

Закат

В 1853 году Рейнеке тяжело заболел. Врачи посылали его на воды за границу, а он поехал в Севастополь, чтобы увидеться с другом всей своей жизни Павлом Степановичем Нахимовым. Он был свидетелем его возвращения после славной Синопской победы.

Рейнеке и в Крыму не мог сидеть без дела. Он «по соглашению» со своим другом Владимиром Алексеевичем Корниловым занялся устройством метеорологической обсерватории в Севастополе, которая к его приезду находилась в запущенном состоянии, и получил одобрение знаменитого адмирала.

Он добился разрешения от петербургского морского начальства остаться еще на один год на юге, рассчитывая лето употребить на знакомство с Крымским и Кавказским побережьями. Вместе с тем Рейнеке тешил себя надеждой, что путешествие благотворно повлияет на его здоровье, «которому не помогают все испытанные до сего средства».[333]

Его влекла неизвестность пути. В это время он писал, что с удовольствием посвятил бы остаток дней своих скитаниям по родной России «с целью изучать ее жителей и свойства земли и, по возможности, переносить из места в место полезные „заразы“ нововведений».[334]

В мае 1854 года Рейнеке стал собираться в путешествие по Крыму и Кавказу. Нахимов уговорил его задержаться хотя бы еще на один день. Но день пролетел, и друзьям пришлось расстаться, теперь уже навсегда. Рейнеке осмотрел Крым, затем Одесский край. Здесь он «вдруг получил известие о высадке неприятеля в Крым у Евпатории».

«Надеясь еще попасть в Севастополь, — писал он Н. А. Бестужеву, — я поспешил в Николаев, но тут уж было получено известие об Алминской битве (в сентябре) и последовавшем после того обложении Севастополя; вследствие чего, несмотря на мои просьбы, здешнее начальство не пустило меня туда… И так — волей иль неволей — засел я здесь и, поселясь в укромной келии, молю бога о скорейшем благополучном для нас окончании Севастопольской осады; чтобы мне еще раз посмотреть на это морское гнездо наше и обнять на прощание моего друга Павла».[335]