В краю лесов - Томас Гарди

Грейс очень хотелось убедиться, правда ли Джайлса нет возле хижины, и она решилась было осмотреть все кругом, но передумала: день был погожий, и она испугалась, что ее увидит кто-нибудь из дровосеков или просто случайный прохожий. Одиночество ее в тот день усугубилось еще тем, что остановились часы: в них кончился завод, и некому было завести их заново. В очаг с печальным шорохом падали хлопья сажи, намокшей от дождя. Однажды она услыхала за окном какое-то шуршание и выглянула: шуршал тритон, выползая из-под листьев, чтобы погреться последний раз на солнышке, которое появится теперь не раньше мая.

Грейс то и дело подходила к окну, но видела она очень мало. Перед хижиной на земле лежала бурая масса прошлогодних листьев, а по ней были разбросаны зеленые, чуть подернутые желтизной листья этой осени, которые до времени сорвало с деревьев ночной бурей. У дома стоял развесистый старый бук, с большими круглыми впадинами на стволе, откуда торчали когда-то могучие сучья; черный слизняк упорно полз по нему вверх; там и сям, точно ихтиозавры в музее, торчали скелеты облетевших кустов, как веревкой опутанные умирающей жимолостью.

Из другого окна был виден лес. Впереди стояли деревья, в кафтанах из лишайника и мягких сапожках из мха. У корней лимонно желтели поганки, иные совсем без ножек, иные на тонких длинных ниточках под крошечными шляпками. Дальше вглубь деревья стояли плотной стеной, они не раз бились в борьбе за жизнь, и сучья их хранили следы увечий. Грейс слышала шум битвы этих исполинов. Под ними из мха торчали, как черные зубы из зеленых десен, высокие, трухлявые пни - полуистлевшие останки павших бойцов.

Мох рос везде - то светлыми, то темными зелеными островками среди прелой листвы; он походил то на маленькие елочки, то на плюш, то на малахитовые звезды, а то просто на мох и ни на что больше.

Этот день был невыносимо тягостным для Грейс, еще одного такого же дня она бы не вынесла. Наконец стало темнеть; солнце, коснувшись подбородком окоема земли, нащупало слабое место в пелене туч, и тонкие лучи его пронизали сырую мглу леса; мокрые стволы заблестели, а листья под буком, озаренные солнцем, загорелись алыми пятнами. Лучи скоро погасли, и на землю опустилась ночь; Джайлс должен был вот-вот вернуться, а Грейс уже не находила себе места от тревоги и неизвестности.

Простая вечерняя еда: чай и кое-какая снедь, приготовленная Грейс, стояли, чтобы не остыть, на решетке очага, поджидая хозяина. А Джайлс все не приходил. Вот уже около суток Грейс не видела его. Тьма в комнате сгущалась, только огонь из очага бросал на стены неверный, колеблющийся свет; Грейс чувствовала, что, если не повидает Джайлса или все равно кого, она не переживет эту ночь. Было уже, наверное, восемь часов, а в окне так ни разу и не обозначилась его фигура. Грейс не дотронулась до еды. Она сидела у очага, в котором тлели красные угли, обхватив руками колени. Потом вдруг встала, подошла к двери, отомкнув замок, приоткрыла дверь и прислушалась. С наступлением сумерок ветер стих совсем, но дождь опять зарядил, как прошлой ночью. Простояв у двери минут пять, Грейс вдруг услышала очень близко тот самый звук, похожий на кашель, который она слышала уже не раз. Если это кашляет Джайлс, то, значит, он здесь, рядом? Почему же тогда он не подошел к окну?

Ужасное предчувствие сжало сердце Грейс; а вдруг он не может подойти, у него нет сил? Встревоженная не на шутку, Грейс искала глазами фонарь, который висел над ее головой. Надо зажечь его и выйти посмотреть, тоща сразу все прояснится; но она не решалась покинуть стены спасительного убежища, как вдруг новые звуки донеслись до нее из темноты, от которых Грейс облилась холодным потом.

Она явственно услышала чье-то бормотание. Сначала ей показалось, что говорят несколько человек, но скоро она поняла, что это один и тот же голос. Это был бесконечный, беспрерывный монолог: так бормочет бегущая в глухомани речка или шелестит о камни плющ. Грейс узнала голос: это говорил Уинтерборн. Но кто был его собеседник) такой бессловесный, такой терпеливый? Ибо хотя Уинтерборн и говорил что-то очень быстро и настойчиво, никто не возражал ему.

Страшная догадка, как молния, сверкнула в ее мозгу.

- О, - воскликнула она в отчаянии, едва попадая в рукава пальто. Какое себялюбие, какой эгоизм! Всегда вести себя правильно! Слишком, слишком правильно! И вот теперь это глупое соблюдение приличий убивает человека с таким благородным сердцем, какое никогда еще не билось ни для одной женщины!

Осыпая себя упреками, Грейс засветила фонарь и, ни о чем больше не думая, бегом побежала туда, откуда доносилось бормотанье. Она различила едва заметную тропку, ведущую к небольшому шалашу величиной с копну, находившемуся от дома шагах в пятидесяти; когда начинался сезон рубки, подобные шалаши во множестве появлялись в лесу. Это было совсем легкое строение, в котором нельзя было выпрямиться во весь рост, даже не сарай, а что-то вроде навеса для хранения дров. Одной стены не было вовсе, и Грейс, просунув фонарь внутрь, увидела то, что и ожидала увидеть. Оправдались самые худшие ее опасения.

Прямо на полу, на подстилке из сена, лежал ее Джайлс; он был одет в тот же костюм, в каком она видела его все это время, только на голове ничего не быль, и волосы в беспорядке спутались и свалялись. Платье его и сено были насквозь мокрые. Руки он закинул за голову; лицо пылало, глаза блестели лихорадочным блеском; и, хотя взгляды их встретились, Грейс поняла, что он не узнает ее.

- О, Джайлс! - воскликнула она. - Что же я наделала! Но она тут же перестала причитать. Надо было немедля

действовать.

Как у нее хватило сил перенести Джайлса в дом, она потом никогда не могла понять. Обхватив сзади туловище Джайлса, она посадила его, затем уложила на один из бывших здесь плетней и, напрягши все силы, потащила его по тропинке к дому. Передохнув у порога, она кое-как втащила его в дом.

Было невероятно, что Джайлс, хотя и находившийся в полубессознательном состоянии, так покорно подчинялся всему, что делала с ним Грейс. Но он не узнавал ее; ведя нескончаемую беседу с самим собой, он воображал Грейс не то ангелом, не то каким-то другим неземным существом, обитателем воображаемого мира, в котором он сейчас находился. Водворение Джайлса в дом заняло у Грейс около десяти минут, и вот теперь, к ее большому облегчению, он лежал в постели, в теплой комнате, под крышей, а мокрое платье его сушилось над очагом.

Несчастная Грейс поднесла свечу к лицу Джайлса и содрогнулась: глаза его не видели ничего вокруг, а бормотание становилось все чаще, бессвязнее. Сознание неслось сквозь вселенную мыслей, как комета в межзвездном пространстве, путем странным, непредугаданным и непостижимым.

Грейс была вне себя, почти так же, как Джайлс. Она сразу поняла, что Джайлс умирает. Не в силах противостоять порыву, она опустилась на колени и стала целовать его руки, волосы, лицо, приговаривая сквозь слезы:

- О, как я могла! Как я могла!

Грейс, верная своим нравственным принципам, до последних минут недооценивала величия благородной души Джайлса, хотя знала его давно. Чистота помыслов, власть над низменными инстинктами, деликатность чувств все это в полной мере открылось Грейс только сейчас, когда он так самозабвенно, без колебаний, пожертвовал собой ради нее. И та любовь, которую Грейс питала к Джайлсу (Артемида всегда преобладала в ней над Афродитой), превратилась под действием этого открытия в благоговейный восторг.

Грейс ухаживала за Джайлсом, как самая заботливая сиделка, находя горькое удовлетворение в этом запоздалом проявлении любви, хотя Джайлс теперь уже ничего не чувствовал. Она обмывала водой его пылающий лоб, гладила цепенеющие пальцы, смачивала губы, дула на горячие, как огонь, веки, вытирала обильно выступающий пот, - словом, делала все возможное, чтобы уменьшить его страдания, используя домашние средства и собственную смекалку. Она была виновата в страданиях Джайлса, и к чувству безграничной жалости примешивалось раскаяние.

Полгода назад точно такая сцена разыгралась в Хинток-хаусе. Участники ее были самым тесным образом связаны с героями настоящей драмы. Внешне ситуации были схожи, но как бесконечно разнились планы духовные; одно было общим - женская беззаветная преданность.

Исполнив обязанности сестры милосердия, Грейс взглянула на все еще бредившего Джайлса и поняла, что необходимы более решительные действия. Как бы ни хотелось ей одной ухаживать за Джайлсом, она видела, что надо как можно скорее позвать врача, пока еще теплится надежда на спасение. Это выдаст ее убежище, но Грейс теперь было все равно, даже если Джайлсу ничем уже помочь нельзя. Затруднение заключалось в другом: где взять в такую пору знающего врача?

Поблизости был один такой врач, и он мог бы спасти Уинтерборна, если это еще возможно. Его необходимо сейчас же привести к постели Джайлса. И она попытается это сделать хотя бы ценой собственного возвращения домой.