Доверься мне (ЛП) - Мак Бекка

— Нет, — говорит Оливия мне в грудь. Я отодвигаю телефон и вижу, что она потирает один глаз. — Ну, не совсем. Твои типичные анекдоты и все такое, — она взмахивает рукой, словно это не так важно, а затем вздыхает, зажав нижнюю губу между зубами, и смотрит на свои колени. — Картер. Нам нужно поговорить.

— Оу, — усмехаюсь я. — У кого-то неприятности, — я останавливаюсь, увидев ее невпечатленное выражение лица. — Это было глупо. Не знаю, почему я это сказал. Это я. Я в беде.

Мне повезло, что Оливия находит мою глупость привлекательной, так я хотя бы вижу, как подергивается ее рот, когда она пытается не улыбаться. Я считаю это победой, как и каждый раз, когда ей не удается разозлиться на меня. Но я хочу видеть полноценную улыбку, чувствовать, как она освещает меня, словно солнечный свет.

Поэтому я перестаю улыбаться и пытаюсь снова.

— Ты выглядишь великолепно. Так великолепно. Безупречно, правда, но ты всегда такая, — я приглаживаю волосы, а затем упираюсь подбородком в костяшки пальцев. — Ты сделала что-то новое с волосами? Тебе идет. Ты лучшая девушка из всех девушек, которые у меня когда-либо были. Моя любимая.

Эти карие глаза опасно сужаются, прежде чем Оливия громко начинает смеяться. Мама от неожиданности подпрыгивает и радостно похлопывает в ладоши. Я тянусь к ней ногой, пытаясь оттолкнуть ее. Не получается, она слишком любопытна.

— Я единственная девушка, которая у тебя когда-либо была, — сквозь смех бормочет Оливия.

— Точно. — Очаровательная улыбка? Есть. — Потому что ты моя любимая.

Одна из моих любимых ее черт — это ее закатывание глаз, потому что я люблю ее нахальство, ее напористость. Оливия прилагает чертовски много усилий, чтобы держать сверхчувствительную часть себя спрятанной от мира, но я ее вижу.

— Почему в моем доме так тепло? — наконец спрашивает она, покусывая пухлую нижнюю губу.

Я провожу ладонью по своей гордой, надутой груди.

— Понятия не имею, о чем ты.

Она моргает.

— Картер, ты купил мне печь.

Моя мама превращается в кошку, царапающую мои ноги, впиваясь ногтями достаточно сильно, чтобы вызвать у меня беззвучный крик, когда я прячу телефон и кидаюсь на нее, отталкивая ее от себя.

— Печь? — шепотом кричит мама. — Ты купил ей печь? — она хлопает в ладоши десять тысяч раз. — Я знала, что ты будешь самым большим подлизой!

— Заткнись, — шиплю я, швыряя подушку ей в лицо. Она уклоняется, подбирает ее и прижимает к груди, улыбаясь как дурочка. Она слишком заинтересована в моей личной жизни.

Я снова поворачиваюсь к Оливии. Это ошибка. Или, может быть, печь была ошибкой.

— Вот дерьмо, — ее карие глаза приобретают самый необычный оттенок лесного ореха, одновременно переливаясь нотками золота и мха, когда они расширяются и наполняются слезами. — Детка, нет. Пожалуйста, не плачь. Почему ты плачешь? — я ничем не могу помочь Оливии, когда она в моем телефоне, а моя мама явно смеется над ситуацией. — Я не знаю, что делать. Ты в порядке? Тебе нужно, чтобы я пришел? Помоги мне, — умоляю я мою прекрасную, чувствительную девушку.

— Я не могу расплатиться с тобой прямо сейчас, — плачет Оливия, размазывая слезы по щекам. Она прячет лицо за диванной подушкой, когда слезы не останавливаются. — Я разработаю план платежей, — кажется, бормочет она. Трудно сказать, когда она так закрывает лицо.

Мама раскачивается взад-вперед на полу, шлепая меня по коленям. Я люблю ее, — говорит она. Я отталкиваю ее, упираясь рукой в ее лицо.

— Я не хочу и не нуждаюсь в том, чтобы ты вернула деньги. Это подарок. И убери эту подушку с лица.

Оливия срывает ее.

— Подарок в честь чего? Сейчас не Рождество! И ты подарил мне подарок на Рождество, а я тебе ничего! Я сбежала от тебя!

— День рождения? — пытаюсь я. Еще рановато претендовать на День святого Валентина, но лишь открытка на день рождения — это слабовато. Я отчетливо помню, как Оливия говорила мне, что в октябре ей исполнилось двадцать пять лет.

— Мой день рождения в октябре! — теперь она плачет сильнее.

Определенно, лучше было сказать, что это подарок на День Святого Валентина.

— Я хотел сделать для тебя что-то приятное. Я хотел дать тебе то, что ты не можешь дать себе сейчас самостоятельно. Я не мог смириться с мыслью, что тебе так холодно.

Она вытирает глаза тыльной стороной ладони и икает.

— Если бы твои милые маленькие пальчики окоченели, я не знаю, что бы я с собой сделал.

— Я не хочу, чтобы ты думал, что я использую тебя ради твоих денег.

— Я так не думаю. Это подарок. Просто прими его.

— Никто никогда раньше не делал для меня ничего подобного.

Наверное, ей стоит привыкнуть к этому, потому что я думаю, что забалую ее до чертиков.

— Я не хотел, чтобы тебе было так холодно, тыковка.

Она тает от этого прозвища, ее щеки становятся пунцовыми, и наконец-то она дарит мне улыбку, которую я так долго ждал.

— Спасибо тебе большое, Картер. Я… ты… я хочу тебя обнять, — наконец произносит она.

— О Боже! — восклицает мама, драматично падая на спину. Она вскакивает с пола и набрасывается на меня. — Я ничего не могу с собой поделать! Она очаровательна!

— Мама!

Она пытается вырвать мой телефон. Ее локоть взлетает в воздух и бьет меня по носу, когда она перекидывается через мои колени и хватает мой телефон.

— Я просто… хочу… сказать… привет! Дай мне телефон, Картер!

— Убери свои цепкие руки!

Мне удается схватить одну из ее рук и завести ее ей за спину. Она тяжело вздыхает, сдувая челку со лба со своим знаменитым оскалом мамы. Мы слышим нервное хихикание, доносящегося из моего телефона, и оба поворачиваем головы. Оливия с любопытством наблюдает за нами.

— Я надеялся повременить со знакомством с сумасшедшим поездом, — говорю я ей, морщась, когда мама щелкает меня по виску. — Ты уже встретила Хэнка, это лишь вопрос времени, когда кто-то из них спугнет тебя.

Мама обиженно вздыхает, высвобождая свою руку, чтобы драматично прижать ее к груди.

— Ты познакомил ее с Хэнком до меня? — она выхватывает телефон из моей руки и мягко улыбается. — Привет, Оливия. Я так рада познакомиться с тобой, даже если это только по телефону.

— Здравствуйте, миссис Беккет, — говорит Оливия с неловкой, неуверенной улыбкой. — Мне очень жаль. Какое ужасное первое впечатление. Обычно я не такая эмоциональная.

Мое случайное фырканье вызывает еще один осуждающий взгляд, на этот раз от моей девушки.

— Не волнуйся, милая, — мама показывает на меня большим пальцем. — Этот человек плачет на каждом диснеевском мультике. Он всегда был большим чувствительным пупсиком.

— Любой, кто не плакал, когда та старушка отвезла Тода в лес и оставила его там — монстр.

Не знаю, как это происходит, но меньше чем через минуту мама уже интересуется у Оливии, какие у нее планы на Пасху, и присоединится ли она к нашей семейной поездке в Грецию этим летом.

— Хорошо, мам, скажи «пока», — я не даю ей сделать это, выхватываю телефон из ее рук и запираюсь в ванной. Сев на край ванны, я провожу рукой по лицу. — Итак, это произошло.

Оливия хмыкает.

— Если бы у вашей семьи было телешоу, я бы его смотрела.

— Мы стали бы следующими Кардашьянами, а я бы, очевидно, стал Ким, — я улыбаюсь, глядя на то, как она смеется. — Ты расстроена из-за меня? Из-за печи? Может быть, я погорячился.

Когда я проснулся в одиночестве сегодня утром, моими сосками можно было резать лед, а яйца пытались заползти внутрь меня. Через шесть минут я позвонил в компанию по установке печей, и заплатил неприлично большую сумму, чтобы они приехали сегодня же. Я ничего не мог с собой поделать: мысль о том, что Оливия так сильно замерзает у себя дома, не давала мне покоя. Я хочу заботиться о ней, как могу, и мне повезло, что у меня есть ресурсы, чтобы это сделать.

— Я не расстраиваюсь из-за тебя, Картер. Я просто в шоке. Сначала обед, потом цветы и записка, а теперь это. Это такой большой подарок. Ты уверен, что не хочешь, чтобы я вернула тебе деньги? Я могу откладывать понемногу с каждой зарплаты и…