Ушелец - Максим Хорсун

— Но Обигуровские споры не предугадали, что психократическая мощь их сооружения не только способна преодолеть пространство, но разорвать его: открыть вход в параллельную Вселенную. Что в конечном счете и произошло. Да, коллеги, Всеобщность пришла к нам из параллельного мира! — Скарлетт хитро прищурилась, обводя взглядом несуществующую аудиторию. — Но Всеобщность — не единственный пришелец извне в этой Вселенной. Исследователям всех рангов давно не дает покоя первая планета системы 61-й Лебедя, известная также как Забвение.

— И что с Забвением? — спросил Раскин, предчувствуя, что вот сейчас ему снизойдет откровение, достойное пера Иоанна Богослова. Планета дарила ему знание, потому что он не сможет унести его с пустынной поверхности.

— Всеобщность — поле разума, измерение жизни. То, что поселилось на Забвении (не по своей воле! — хочется отметить сразу, а по досадному стечению обстоятельств), является его полной противоположностью, — убежденно проговорила Скарлетт, и Гордон Элдридж деловито кивнул, соглашаясь.

— Смерть, — прошептал Раскин, — неужели действительно ад? Не может быть…

— Забвение взаимодействует с тем же информационным материалом, что и Всеобщность, однако перешедшим на иной уровень. — Скарлетт покачала головой. — В этом нет ничего общего с религиозными воззрениями людей.

— Забвение тщательно оберегало свою тайну, — сказал Элдридж. — Пока не решило, что имеет возможность вступить в контакт с сущностью, равной ему. При слиянии «поля жизни» и «поля смерти» велик шанс взаимоуничтожения этих двух структур, что полностью соответствует смыслу бытия «смерти». Вот почему Всеобщность не рисковала послать на Забвение частицу себя. И вот почему она не теряла интерес к этой планете: смерть всегда действует на жизнь гипнотически…

Гордон Элдридж говорил дальше. Что-то несомненно важное, что-то, позволяющее взглянуть на мир под иным углом, даже — космогоническое… Но его слова превратились в едва слышный шелест и стали звучать так, как и должны были на планете с крайне разреженной атмосферой. Свечение тумана померкло, лица его обитателей — Вероники, Гордона и Скарлетт — стали плоскими, бесцветными, а затем и вовсе рассыпались на шестигранные мозаичные фрагменты.

Все, что окружало Раскина, превратилось в соты. Склон кратера, площадка, отлетавший свое челнок.

Соты сверху и снизу. Он — небывалый пчелиный король, заключенный внутрь ячеистого шара…

Инициация произошла. Заключенная внутри него Грибница опутала мозг гифами, захватила измененную нервную систему и нащупала контакт с миллиардом ему подобных. Он вошел во Всеобщность вопреки Всеобщности.

…А затем его потащили вверх. Его и из него, — словно через глотку выдернули жесткий зонд, конец которого находился в желудке. Что тянул этот зонд за собой — душу или что иное, менее возвышенное, Раскину понять было тяжело. Он не мог дышать, он потерял не только «верх» и «низ», но и себя в этом пчелином царстве. И еще — ужас: с обреченностью абортируемого эмбриона Раскин наблюдал за скальпелем Всеобщности, который появился из небытия, чтобы отсечь его от системы. От мира, к которому он так тянулся…

Хватка Скарлетт не потеряла силы.

Всеобщность не учла, что Забвение, а вместе с ним — и Раскин опережают объективное время на полторы-две секунды.

Его успели перехватить и удержать.

Он лежал на боку, головой к обрыву. Вытянув руки к грани, за которой опять бесновались пугающие тени. Скарлетт сжимала его запястье. Хотя пальцы валькирии давили на керамический рукав скафандра, он чувствовал, как крепко стиснута его кость, как трещит имплантированный стилет и ранит своего же хозяина. Следом за Скарлетт к нему прикоснулся Гордон Элдридж, а затем протянула узкую ладонь и Вероника.

— Мне будет тебя не хватать… — сказал Раскин, в последний раз глядя в ее странные глаза серо-желто-голубого цвета. — Останься… — выдохнул он, зная, что Вероника не выполнит его просьбы. Она едва заметно улыбнулась, вздохнула и провела невесомой ладонью по округлости его шлема, прощаясь. Вероника уходила во второй раз. За грань, отделяющую мир живых от мира мертвых; за грань, которая с этого дня вновь станет незыблемой.

Безвозвратно.

…Через миг он опять был один. Лежал на краю пропасти, глядя в темное небо, с которого падал неспешный снежок из замерзшего углекислого газа. Одинокий человек в сердце зимы и ночи на безжизненной планете. Снова старый, снова лишенный всякого смысла. Биологическая конструкция с выработанным ресурсом. Он не слышал Всеобщность, Забвение молчало тоже. Никаких «смещений», никаких теней за чертой обрыва. Хронодатчик мерно отсчитывал секунды.

Неужели все закончилось?

Внутри скафандра было до дурноты жарко. Раскин хватал раскрытым ртом горячий, насыщенный испарениями собственного тела воздух.

Но долго это не продлится. К счастью, не продлится.

Вставай, триумфатор, пришла пора праздновать свою пиррову победу.

Раскин перевернулся на живот, заскрипел набившимися пылью сочленениями скафандра. Поднялся на ноги. Взору открылся пустой, уходящий вдаль котлован: дно Кратера. Гладкие стены играли сине-зелеными огнями, будто внутри них было заключено полярное сияние.

Он стоял, любуясь смертоносным блеском глубины, когда вдруг понял, что и вокруг стало светлее, словно над полушарием вечной ночи взошло солнце. Его тень, удлиняясь, поползла к краю пропасти.

Раскин обернулся: на площадку бесшумно опускался объект, состоящий из пламени, свернутого в тугое веретено. Плазменный корабль кухуракуту — Раскин никогда не видел таких, но с первого взгляда догадался, что это именно он.

Кухуракуту первыми пожаловали на мертвое Забвение.

Ушелец стоял, бесстрастно наблюдая, как к нему приближается пятерка пульсирующих бело-голубым спетом кристаллических обитателей Сектора Веги. Ему показалось, что теперь и он сможет понять их язык.

Декабрь 2007 — март 2008