Там, где билось мое сердце - Фолкс Себастьян Чарльз

Я стыдился своей привередливости. И тайком поглядывал на тех, кто нашел свое счастье на работе. Сначала просто коллеги, потом приятели, потом возникает нежная симпатия и, наконец, любовь. Если сотрудница настолько тебе симпатична, что ты вдруг хочешь ее обнять, не исключено, что этим дело не кончится. И часто так оно и бывает. Если видишь, как какой-нибудь толстячок нежно сплетает пальцы с пальцами сидящей рядом серой мышки и они смотрят друг на друга затуманенным взором, — вечером точно окажутся в одной постели и сплетут не только пальцы, но и тела.

Выискивая причины нетерпимого отношения к подобным житейским компромиссам, я даже заподозрил себя в тайной склонности к гомосексуализму. Иначе как объяснить мою тягу к одной-единственной женщине? И именно к той, которая для меня недоступна. Может, я и хочу только ее все эти годы потому, что знаю: у нее есть законный муж? Но если гомосексуалист так искусно притворяется, что мечтает о соитии с женщиной, это смахивает на бред. А если и не бред, то, получается, яростное подавление моих истинных склонностей и привело меня в норму? Тогда о чем вообще волноваться?

Многолетний добровольный целибат был нарушен оплаченными ласками китаяночки из Сохо, в «апартаментах» на Греческой улице. Как я и ожидал, грязный закуток на втором этаже не имел ни малейшего сходства с комнаткой в Поццуоли. После того визита мне понравилось получать удовольствие за наличные. Я был сыт по горло одержимостью, безнадежными грезами о возлюбленной. У меня появилась приятельница на Бейкер-стрит, я к ней захаживал, но, к сожалению, она в меня влюбилась. И уже готова была сама приходить ко мне на всю ночь, бесплатно. Я тоже начал к ней привязываться, думал о том, чем бы ее порадовать. Нам пришлось расстаться, потому что она перестала быть для меня «посторонней». В клубе я как-то познакомился с одной португалкой и на протяжении полугода навещал ее раз в неделю. Потом меня испугало, что я жду этих свиданий слишком нетерпеливо. К тому моменту, когда я встретил Аннализу, мне стало ясно, что плотская тяга, как и любовная, чревата непредсказуемыми последствиями. Влечение может иссякнуть, и тогда, как это ни печально, отношения приходится прекращать. Но ведь случается и так, что вожделение становится все острее, и ты, как жалкий наркоман, топчешься на пороге, мечтая скорее получить дозу наслаждения. Если выбирать между ручейком страсти и бурным потоком, я бы выбрал ручеек, так проще жить. После Луизы Аннализа была первой, к кому я испытывал не просто симпатию, а нечто большее. Но в момент выяснения отношений я даже не попытался ее остановить и отпустил без всякой борьбы.

После я старался заставить себя относиться к сексу не как к органичной части безумной любви или безудержного плотского влечения, а как к обыденной естественной потребности, отчасти комичной. (Кульминацией моего «тренинга» стал дивертисмент с вызовом проститутки в нью-йоркскую квартиру Йонаса Хоффмана.) Напрасные старания. Я вел себя как глупец, который решил залечить свои душевные раны удобной ложью. Якобы любовь — это результат сбоя в функционировании нервной системы или, как сказал бы философ, категориальной ошибки.

В десятых числах января я оказался в одном весьма престижном клубе, куда меня пригласил Тим Шортер. Сам я, как вы понимаете, в клубах не состою, но несколько раз бывал на прощальных вечеринках или приемах в честь публикации чьей-нибудь книги. Требования протокола я знаю, поэтому надел костюм и галстук. В таком вот парадном виде вышел из метро на Пикадилли-сёркус и по Джермин-стрит, где все витрины пестрели стикерами, сулившими грандиозные скидки, прошел к площади Сент-Джеймс, по пути заскочив в Лондонскую библиотеку, чтобы вернуть роман Перейры. Потом мне нужно было пройти по улице Пэлл-Мэлл до клуба, чей фасад из белого известняка чернел пятнами от машинных выхлопов.

— Мистер Шортер? Да, он здесь. В карточном зале, — сообщил сидящий в будке швейцар. — Вторая дверь справа.

За дверью был зал с ковровым покрытием и с баром в дальнем конце, мебель — будто взята напрокат в компании по устройству банкетов. Я осмотрелся и увидел, что из бара ко мне направляется какой-то господин.

— Доктор Хендрикс? Это я, Тим Шортер. Спасибо, что пришли. Промочите горло перед ланчем?

Ему было лет шестьдесят пять, серый костюм, полосатый галстук. Держался Шортер с несколько нервозной бодростью. Чувствовалось, что он придерживает для меня какой-то сюрприз. Притащив из бара стаканчик хереса и серебряную тарелочку с арахисом, он поставил их на середину каминной доски. В старинный камин был вмонтирован нагреватель, стилизованный под старину.

— Как хорошо, что вы пришли. Получили тогда мое первое сообщение? Это было в сентябре. — Он поправил дужку очков указательным пальцем.

— Как раз в сентябре я довольно долго отсутствовал.

— Понимаю. Я предполагал, что вы человек очень занятой. Надеюсь, что вы не сочли мой неожиданный звонок бестактным? Телефон мне дали в справочном бюро.

— Разумеется, нет. Никоим образом.

— А вдруг. Дальше программа такая: поднимаемся наверх в ресторан. Я заказал столик на двоих, чтобы можно было спокойно поговорить. Вы долго сюда добирались?

Я осмотрелся. За столами сидели исключительно мужские компании, каждая из трех-четырех человек. Приятели. Иногда из-за столов раздавался громкий хохот, но чувствовалось, что это именно приятели, а не друзья. У меня возникло ощущение, что я здесь сегодня самый молодой.

Пора было отправляться в ресторан.

— Идемте. Я покажу куда, — сказал Шортер.

Лестница была покрыта синим ковром с гербовыми лилиями. Официантка в форменном платье и белом фартучке проводила нас к столику у окна, видимо, предназначенного для важных персон.

— Клуб славится фирменным жарким из разных сортов мяса, но выбор за вами. Суп у них обычно превосходен. Рекомендую.

Шортер сдвинул очки на лоб и стал изучать меню. Посовещавшись вполголоса с сомелье, выбрал испанское вино из погребов Риохи.

— Ну вот, все в порядке, — сказал он, откинувшись на спинку стула и потирая руки.

— Благодарю вас.

Он стал крошить пальцами булочку, лежавшую на тарелке.

— Не стану больше испытывать ваше терпение. Я хотел бы рассказать вам об одной особе, полагаю, хорошо вам знакомой. Она серьезно больна.

— Кто это?

— Полагаю, вы познакомились с ней во время войны. Если я не ошибаюсь, вы были в Италии?

— Был, примерно год.

— Я так и знал… Курортник.

— Простите?

— Мы вас так называли. Тех, кто избежал высадки в Нормандии. Кому удалось отправиться на римские каникулы.

Мне вспомнился Роналд Суонн, скончавшийся от множественных ран, Дональд Сидвелл, убитый в горах под Флоренцией. Первая рота, полностью уничтоженная. Носилки, на которых доставили в «дортуар» рядового Холла, точнее, то, что от него осталось…

— Продолжайте, — сказал я.

— Она работала в представительстве Красного Креста, вы могли там встретиться. Она итальянка. Зовут Луиза. Девичью фамилию, пожалуй, не вспомню. Нери, кажется. Так вот, она была женой моего брата Найджела.

Я отхлебнул вина из погребов Риохи, стараясь сохранить невозмутимый вид.

— Не знаю, что вам известно, что нет. После войны вы поддерживали с ней связь? Переписывались?

— Нет. Мы познакомились летом сорок четвертого. С Луизой, с ее сестрой и с одной американкой. Я был в отпуске, восстанавливался после ранения в плечо. — Я слышал свой голос, безучастно излагавший факты. — Луиза вернулась в Геную, ей надо было ухаживать за раненым мужем, который воевал в партизанском отряде. А я снова отбыл в батальон. Вот, собственно, и все. У меня ни адреса не осталось, ни номера телефона.

На душе было муторно, оттого что в нашем разговоре с этим самым Тимом звучало имя Луизы, все три слога, словно так и надо. Было обидно и досадно, что Луиза имеет какое-то отношение к этому заурядному типу.

— Да, ее первый муж был героем войны. Италия им гордится. Спасибо, Майя, пахнет очень аппетитно.