Фенрир. Рожденный волком - Марк Лахлан

– Нет! – сказала она, и руна, похожая на наконечник стрелы, которая сверкала так, как сверкает новорожденный месяц, рогатый и тонкий, вспыхнула огнем.

Она снова оказалась в монастыре. Задыхаясь, лежала на полу. Волкодлак отпустил ее. Первое, что она увидела, – это был ворон, который глядел на нее с крыши галереи. Его холодный блестящий глаз был устремлен прямо на нее. Послышался шум, крики. Три викинга набросились на Синдра, и на помощь им из монастыря вываливались все новые бойцы. Огромный северянин лежал на полу, его рвало, а его боевой топор валялся рядом с расщепленным топорищем.

Четыре викинга, а потом и пять насели на Синдра, но он пока держался. Одному викингу он свернул шею, в следующий миг в стену что-то врезалось – это Синдр ударил северянина головой о каменную кладку. Еще один викинг лишился равновесия и распластался на камнях. Синдр снова рванулся к Элис, волоча за собой еще двух воинов. Викинги подступали со всех сторон: кого-то происходящее веселило, кого-то злило, но все они были пьяны. Один попытался ударить Синдра ногой и в итоге попал в бок своему же товарищу.

Светящийся наконечник стрелы до сих пор шипел и разбрасывал искры внутри Элис. Что он означает? Свет. Ясность.

Волкодлак снова надвигался на нее. Сделав еще два шага, он выдернул из-за пояса один из норманнских ножей. А еще через миг упал. Элис посмотрела на ворона на крыше. Она чувствовала себя очень странно, у нее кружилась голова, она источала свет. Четыре человека набросились на Синдра, но он схватил одного из нападавших и швырнул его на оставшихся троих. Все они рухнули кучей-малой. Элис смотрела на ворона на крыше. Ворон смотрел на нее. А потом она отпустила свет внутри себя, и тот хлынул на ворона. Примерно так бывает, когда учишься ездить верхом: однажды наступает миг и новичок понимает, как это делать правильно, оцепенение в руках, спине и ногах исчезает, всадник поддается ритму коня и сливается с ним в единое целое в галопе. И сейчас у нее получилось так же легко.

Синдр наступал на Элис. Послышался шум крыльев. Ворон улетел прочь. Элис упала, Синдр уселся на нее верхом, однако гнев покинул его.

– Смотри, – сказала она ему. – Смотри, кто ты.

И свет, бывший в ней, перетек в него, а в следующий миг викинги принялись наносить ему удары со всех сторон. Не такой сильный воин, как Синдр, умер бы сразу, но волкодлаку не потребовалось на размышление лишней секунды, не потребовалось последнего вздоха, чтобы понять, кто он, а кто его враги. Чары покинули его, он перехватил руку с мечом и сломал врагу запястье, заставив выронить оружие. Он поднялся, ударив викинга в челюсть тыльной стороной ладони, и тот без чувств растянулся на полу. В следующий миг он уже подхватил Элис и кинулся с ней к выходу из монастыря. Даны набросились на него с мечами и копьями, но он увертывался, отпрыгивал, приседал и парировал удары. А потом Элис оказалась у ворот монастыря.

– Открывай дверь! – кричал он. – Я был околдован, но я спасу тебя. Беги! Моя судьба быть рядом с тобой, я не могу умереть здесь.

Элис отодвинула засов, запиравший дверь в воротах, и оказалась снаружи. Она не знала, куда бежать. Берег был залит лунным светом, и она увидела, что часовые с кораблей уже спешат к монастырю. Тропинка спускалась к морскому берегу и сворачивала к болоту. Только далеко на горизонте виднелся лес. Ей придется бежать по заболоченному берегу в темноте, и ее будет преследовать орава викингов.

Свет странного символа, живущего внутри Элис, как будто озарил все темные уголки ее разума, принеся понимание и ясность. Бежать она не может. Элис развернулась и вошла во двор монастыря.

Синдр был у самых ворот, его со всех сторон осаждали викинги, а он рычал и плевался, вырывал копья из рук, уклонялся от тех, кто наседал сзади, швырял людей на плиты. На мгновение он перевел взгляд на Элис, и Гьюки успел пронзить его мечом.

Человек-волк упал на колени и попытался заговорить. Элис все прочитала по его глазам в тот миг, когда он умирал. Он хотел сказать, что не может умереть здесь, что его судьба тесно сплетена с ее судьбой, что великое предназначение, куда более важная смерть, ждет его. Он кашлянул и внезапно рванулся, заставив викингов отпрянуть.

– Мы еще встретимся снова, – пообещал он Элис, падая вперед. И в следующий миг викинги набросились на него, сами как волки: они кололи его копьями, били мечами и топорами, пинали, рвали его плоть и ломали кости.

Волкодлак лежал на каменных плитах лицом вниз, из бесчисленных ран на теле вытекла лужа крови, лицо сделалось неузнаваемым из-за порезов и синяков, которые он успел получить. Элис склонилась над его телом и провела по нему рукой. Она заговорила, хотя не знала, что сказать, но слова полились сами:

– Это был не ты, Синдр. Не ты. Ты умер за меня, и я благодарю тебя за это, но ты шел неверным путем. Руна зовет, но зовет не тебя.

Руна? Она дала символу внутри себя название; она не помнила, чтобы когда-нибудь слышала такое слово, однако оно казалось ей знакомым.

Она протянула руку и погладила волкодлака по голове. Высокий викинг пнул его тело. Элис затопил гнев, нежданный и горячий.

– Ты уже убил его, – сказала она. – Хочешь убить его еще раз?

– Если б я только мог, – огрызнулся викинг и наступил на мертвеца.

Элис сверлила его взглядом.

– Теперь, когда он умер, ты готов выйти с ним один на один. Только что же ты не спешил драться с ним, когда он был жив?

Викинг нацелил на нее копье, но Гьюки отбил его мечом. Он придвинулся к Элис.

– А ты интереснее, чем кажешься, мальчик. С каких это пор ты говоришь на нашем языке?

– Я… – Элис больше не находила слов. Она попыталась ответить, но когда заговорила, это была латынь. – Я… – Она поглядела на Лешего. – Скажи, что мне необходимо переговорить с ним. Наедине.

– Domina, это не лучшая идея, – сказал Леший.

– Domina? – переспросил Гьюки. – Я знаю на латыни всего два слова, одно из них – «дерьмо», а второе – то, которое ты только что произнес.

Леший вскинул руки над головой.

– Все, хватит притворства, – сказал Леший. – Поскольку ты вассал, поклявшийся в верности Олегу, нам необходимо поговорить с тобой с глазу на глаз.

Глава сорок восьмая. Слово Господа

А Жеан молился на кладбище другого монастыря:

– Освободи, освободи меня!

Он слышал голос из темноты:

– Три корабля, Офети. Это слишком много.

– Зато это будет славная смерть, Фастар, тебе так не кажется? Они ведь будут петь о нас. Воины Греттира уважают сильных противников, мы будем вечно жить в сказаниях их скальдов.

– Ты уверен, что нам это необходимо?

– Уверен.

– Тогда пошли. Мы их заманим в монастырь. Надо зажечь огни, чтобы они заметили нас.

Жеан ничего не видел. Он снова ничего не видел. Мягкая тьма отняла у него зрение. А затем разбойники на берегу, сладкий запах их агрессии, соблазнительный аромат волнения и неприкрытого страха очистили его разум, словно нюхательная соль, и он увидел все. Луна была для него словно холодное солнце, высвечивавшее людей на широкой сырой полосе песка.

Его слух сделался острым как никогда, его разум улавливал тончайшие оттенки звуков, и уши сообщали ему о мире почти так же много, как глаза. Он слышал, как дышат и шелестят одеждой викинги рядом с ним, как быстро хватает воздух ртом молодой мальчишка Астарт, как размеренно дышит Офети, успокаивая тело долгими медленными вдохами. Он слышал, как волны плещут в бока кораблей, как чавкают ноги воинов по сырому песку. Он слышал и дыхание разбойников, быстрое и взволнованное. И он улавливал не просто звуки – слабость, сила, сомнения и решительность вырывались из человеческой груди вместе с воздухом.

Тьма. Жеан желал тьмы. От воя – звука, несущегося со стороны кораблей, – кожу щипало, мышцы льнули к костям, словно гусеница к ветке, пока он крался в темноте. Он выплюнул оставшийся во рту кусок мяса, вкус мертвечины неожиданно стал ему отвратителен. Он все равно был голоден, но теперь он желал иного, он желал теплого мяса на зубах, плоти, промаринованной соками страха, желал трепещущего тела, душа которого уже смотрит сверху на долину смерти.

Тени казались ему странными, словно то были и не тени вовсе. Он прекрасно видел сквозь них, однако интуитивно понимал их полезность. И он держался в тени, вжимался всем телом в стены монастырского двора, скользил по узкому проходу между скрипторием и кельей для покаяния. Он попал под свет луны и на мгновение замер. Поднял руку. Ладонь была сильная и длинная, ногти толстые, пальцы мускулистые, словно у горгульи или дьявола на церкви Сен-Дени. Он потер челюсть и высунул язык, облизывая губы. Язык показался ему каким-то слишком большим, он был поцарапан и изранен в некоторых местах, потому что Жеан случайно прикусывал его во время последней трапезы. Жеан втянул воздух носом. Губы тоже казались ободранными, кожа на всем теле – туго натянутой. Люди, разбойники с быстро бьющимися сердцами, несущие с собой вонь страха, которая неотступно преследовала их, приближались. Жеан сплюнул, сплюнул снова, но слюна быстро набиралась.