Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь? - Валида Будакиду

На родительском собрании прощальную гастроль было решено провести у Тимошки, потому что его папа занимал какой-то ответственный пост на заводе, они жили в достатке, и не в квартире, а в собственном доме. Тимошкина мама, кажется, сама предложила этот вариант, и все с радостью согласились. Класс пребывал в состоянии концертного ожидания, как будто на гастроли ждали саму «Лед Зеппелин», отчего мир вокруг казался цветным и шумным. Правда, впереди были ещё выпускные экзамены, но, казалось, этот вопрос, кроме Адель, никого не занимал. Все веселились на полную катушку и тайком пили за Тимошкиным домом вино.

Праздник, наверное, удался. «Наверное», потому, что Адель сложно было судить. После того, как она хозяйственным мылом смыла в головы куски сухого пива и лака Для волос и дала себе «честное комсомольское» больше никогда в жизни, ни по какому поводу, не давать себя удушить в аэродинамической трубе, к ней пришло умиротворение и от счастья захотелось есть. Она дома вытащила из холодильника и сварила себе толстую сардельку. Сарделька оказалась странной, вместо того, чтоб благополучно опуститься и лечь на дно желудка, каким-то немыслимым образом застряла в пищеводе и при каждом резком движении грозилась снова вырваться на свободу. Это было очень мучительное ощущение!

Вечером на выпускном застолье столы ломились от яств! Тимошкина мама, субсидированная папой, натащила столько и такого дефицита, что всем вокруг казалось, будто они смотрят заграничное кино о мировом конкурсе поваров-виртуозов. Всё это сказочное изобилие надо было вкушать до утра, а рассвет, опять же по традиции, необходимо было встретить у памятника Ленина, недалеко от той сосны, которую наряжали на Новый год. Там собирались все школы Города, и русские и национальные. Однако, в отличие от русских школ, к памятнику вождя мирового пролетариата из национальных школ приходили встречать встающее из-за горы солнце исключительно представители сильного пола. Дамы к выпускным вечерам вообще никакого отношения не имели. Вот уже потом, после всеобщего Городского шабаша, вдоволь поорав, посмеявшись и потеребив друг друга, вполне можно было рассасываться по домам.

Сарделька в пищеводе после полуночи, прямо в разгар праздника стала предательски перемещаться вверх. Адель с грустью, сидя за шикарным столом, не смогла не только попробовать что-либо, а её мутило от самого запаха и вида пищи. Чуть лучше стало, только когда эта бесконечная ночь закончилась и они всем классом пошли в парк. Она вяло плелась, замыкая собой весёлое шествие, и собирала на свой вечерний туалет репейник и ещё какую-то дрянь, вызывающую страшный зуд. Новые босоножки на танкетке натёрли кровавые мозоли, которые болели нестерпимо. Адель дико устала. Ей было душно, она невероятными усилиями удерживала сардельку в пищеводе и не давала ей выскочить наружу. Голова раскалывалась. Она привыкла ложиться спать в десять часов вечера, и эта бессонная ночь надолго врезалась ей в память, как самая бездонная, утомительная и отвратительная во всей её жизни.

Она пришла домой и, не раздеваясь, повалилась на кровать.

Ну и что, что у тебя отравление! – сказала на следующий день мама. – Не надо было всё подряд жрать на своём вечере. Говорила тебе: не ходи! Не-е-ет! Куда там! Зачем, спрашивается? Кого ты там не видела? Теперь никто тебе не виноват! Отравление – это не страшно! У тебя же нет температуры и глаза хорошо видят. Лежи себе, готовься к экзаменам.

Она так и делала: лежала себе, читала и в промежутках между рвотой готовилась к экзаменам.

Первым надо было сдавать геометрию устно. Она учила, готовилась, но когда вытащила билет, сразу всё поняла… Это они уже проходили… в четвёртом классе… по математике… когда засыпали с колхозниками зерно в элеватор,

Она вяло вышла к доске. Явственно чувствуя неотвратимое приближение катастрофы, медленно, как на плахе, пыталась сказать последнее слово. Доказательство простой теоремы совершенно вылетело из головы. Стало скучно и тоскливо.

Ей подарили «трояк». «Трояк» за выпускной экзамен по геометрии, который будет всю жизнь уродовать её аттестационные баллы, и без того не бог весть какие красивые!

«Ничего уж не поделаешь! – думала она всю дорогу домой, – главное: как сказать об этом? Это тебе не „извините, мама с папой, такого больше не повторится! Я получила, я же выучу, подниму руку и исправлю!“. Это аттестат – основной документ при поступлении в институт! Его средний балл приплюсовывается к проходному баллу. И исправить тут ничего нельзя! Л чего ждать прихода родителей? – подумала вдруг Адель. – Чего тянуть кота за всё? Ведь чем раньше они об этом узнают, тем быстрее казнь и всё закончится!» – Адель наоборот ускорила шаг.

Дома никого не оказалось. «Вот! Ещё лучше! – смекнула она. – Позвоню-ка я им школу, прямо на работу и сообщу по телефону! Пока они домой дойдут, может, поостынут, встретят там кого по дороге, пообщаются, отвлекутся. И опять же – по телефону не видишь маминого выражения лица, а только догадываешься!»

Мама была на экзамене. Позвали папу.

– Папа! – ровным голосом выговорила она. – Я по устному экзамену по геометрии получила «три»…

Трубка несколько секунд молчала.

– Папа! Ты там? Ты меня слышишь? – Адель подумала, что прервалась связь, и папы там вовсе нет.

– Ти шутыш! Ха-ха-ха!!! – папа казался очень весёлым. – Я поныл: ты получила «пят» и так шутыш! Маладец, мамам-джан! Маладец!

– Нет, папа, я правда получила «тройку»!

– Ну-у-у-у! Нэ дэлай так! Ужэ нэ смэшно! Одын раз смэшно, патом ужэ нэ смэшно!

Вот такого Адель не ожидала…

– Так правда «тройка»! – Аделька даже растерялась! Она не знала, как дальше себя вести. Папа принципиально не желал принимать действительность. «Честное слово» снова давать, землю есть и клясться, что правда «три», или чего делать-то?!

– Сечас пайду мами скажу. Ох! Как она обрадуицая! Маладец, мамам-джан, маладец! Я веэгда знал, что у тэбя матэматичэская галава! Ты на меня похожа!

Аделаида медленно опустила трубку на рычаг.

Получив в аттестат ещё три «четвёрки» – по алгебре, русскому письменному и своей любимой литературе, Адель высчитала средний балл – четыре с половиной. В Мединститут проходные баллы колебались от двадцати трёх с половиной до двадцати четырёх. То есть, чтоб точно пройти по конкурсу с таким аттестатом, Адель должна была получить на вступительных экзаменах в институт все четыре пятёрки, что в принципе было немыслимо. Однако она продолжала вставать в шесть утра и повторять, повторять, повторять… чтоб получить все четыре «пятёрки»…

Документы принимали до конца июля, а экзамены начинались в августе. Мама решила, что Адель с папой поедут, как вся элита Города, в Россию сдавать документы за две недели до экзаменов. Посему Адель сидела, бубнила, что-то чертила и записывала с одной мыслью: «Какая она, эта самая Россия? Интересно: как все вокруг говорят только по-русски? Какие они, эти самые русские? Мама говорит, что они пьяницы и женщины и мужчины. А по-моему, – рассуждала Адель, – они должны быть красивыми. У них светлые волосы и белая кожа. И глаза, если верить писателям, голубые. Интересно до ужаса: как они одеваются? Что едят?» Это предчувствие чего-то нового, каких-то изменений в жизни вселяли в Адель надежды и радость открытий чего-то совершенно нового, незнакомого и очень желанного. Столько о себе, наверное, не знали даже сами русские. Она прочла дома всю библиотеку и с удивлением убедилась, что кроме русской классической литературы её больше не интересует никакая другая, особенно переводы с иностранного. Если б она не была комсомолкой и верила в бессмертие души или реинкарнацию, то с уверенностью могла сказать, что в прошлой жизни она точно была русской! «Пьяницей» или «рожала без мужа», но всё равно русской. Больше всего сейчас ей хотелось увидеть настоящие живые берёзы и васильки – это, говорят, самые распространённые растения в России. Она тосковала по веточкам с серёжками, как если б слизывала с них капельки дождя всё своё такое замечательное и любимое детство. А у них в Городе вдоль улиц росла только акация, от запаха которой у Аделаиды раскалывалась голова, а босоногие соседские дети во дворе с удовольствием ели бело-жёлтые цветы.

Приближалась Олимпиада. Вся страна считала дни до её открытия. По всем каналам и республиканского и центрального телевидения вещали только о ней. Показывали, как тренируются наши сборные и брали интервью у спортсменов. Адель всё ждала, когда покажут олимпийскую сборную по плаванию. Сёма уже несколько лет был в Олимпийском резерве СССР, а теперь, когда официально вошёл в «десятку союза», день и ночь готовился к самым крупным соревнованиям на планете. Дома он теперь вообще не появлялся, только звонил иногда. Хоть Сёма и объяснил сестре популярно, что его жизнь – это его жизнь и Аделаиде нет в ней места, но это был её брат, и ей, конечно же, страстно хотелось увидеть его по телевизору. И чтоб весь Город увидел. Даже не потому, что в Городе все знали, что она – Сёмына сестра, вот самой очень хотелось! Вот сидит она перед их домашним чёрно-белым «Горизонтом» на космических ножках, а там на экране Семён рассекает в фирменных плавках «Арена»!