Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь? - Валида Будакиду

«Думай, Адель, думай!», – несмотря на то, что внутренний голос подстёгивал как мог, Адель буквально до пятницы не могла ни до чего додуматься! – Может, подъехать прямо к концерту и у кого-нибудь спросить лишний билетик? – но только представив себе, что надо будет идти сквозь строй, просить о чём-то незнакомых людей, которые, возможно, не будут слышать, что она говорит, потому что гораздо интересней её рассматривать со всех сторон, Адель совсем расстроилась. Надо же что-то делать! Может, Высоцкий больше никогда не приедет! Может, я его больше никогда не увижу! Во что бы то ни стало надо услышать как он поёт!

– Слюшай, дэвочка, – Глеб Панфилович стоял около её парты, – ты совсем не слишиш! Я три раза назвал твою фамилию. Ты где?

«Мамочка! Этого мне только не хватало! Мне труба! – у Адель в ногах появился знакомый предательский нарзан. – Меня к доске вызывали, что ли?»

– Иди, витри с доски… – голос Глеба Панфиловича был удивлённо-дружелюбный, но она его боялась, просто боялась, и всё!

– Что-то ти сегодня совсем странная какая-то.

Адель схватила тряпку и понеслась к двери.

– Лазариди, это у вас последний урок? – Глеб Панфилович взял у неё тряпку и сам стал стирать с доски. – Останса, останса после звонка, поговорим.

«Всё! Это даже не труба! Это – вилы! Интересно, он папашу вызовет в школу? Бли-и-ин! Сегодня только четверг, это значит, папаша только позавчера в школе был!» – Адель мечтала, чтоб урок никогда не заканчивался и чтоб в следующий раз ей пришлось под краном отмывать тряпку для доски от масляной краски, чтоб она липла к рукам и не отмывалась до конца жизни!

Звонок съездил по ушам, как боксёрская перчатка.

Староста, остав журнал, я выставлю оценки и сам в учителскую занесу. Предупреждаю – завтра контролная! – Глеб Панфилович обрадовал до безобразия. – Рахлин! Прикрой после себя двер! – бросил он застрявшему в дверях ученику. – Ну, что, Лазариди, садис! Рассказывай, где ты париш?

– Я больше не буду! Извините!

При чём «буду – не буду!». Что за глупости ты говориш?! Что-то произошло? У тебя неприятности? Может, дома что-то?

«Что сказать чужому человеку, преподавателю алгебры и геометрии, заменившему в своё время бедную Малину, которую папа чуть не сожрал с потрохами? Что ответить человеку, которого папа почему-то считает другом, о моих делах? Сказать, что меня собственно нет дел, а одни разные глупости, и всё это вместо того, чтоб подгонять предметы? Дескать: десятый – выпускной класс, что надо „работать на аттестат“, а я бездельница, трачу время на ерунду… Не могу больше произносить эти фразы… как заклинания, блиин…! Так он скажет: „Я сто раз сказал – выучи, подними руку, чтоб я тебя перед всем классом спросил и ты бы хорошо ответила“. Он, наверное, всё ещё думает, что я не учу. Но, какой ужас – я учу, но ничего, ничегошеньки у доски не помню! Что сказать? Что толстым нельзя рассуждать о Чайковском, Бебеле, Бабеле, Гегеле, Гоголе потому, что толстые не такие как все, они не имеют права что-то „считать“?! Им нельзя обривать головы и кричать на трибунах? Они не заслужили от природы права на мнение, на чувства, они паноптикумы, которых надо за деньги показывать людям в цирке! Сказать, что я ненавижу этот Город?.. Ах! Совсем забыла – не место красит человека, а я должна украсить этот Город! Что ещё? Что мама обещает каждый день утопиться и до сих пор не утопилась? Зачем ему всё это надо? У него своих дел много».

– Я же жду! – Глеб Панфилович заполнял классный журнал. – Ти меня задерживаеш!

– Мне нужно достать билет на концерт Владимира Высоцкого! – сказала Адель и от своей же безграничной наглости смутилась и покраснела.

Учитель отодвинул от себя журнал и закрыл его.

– Откуда ты знаешь кто такой Висоцкий? – Глеб Панфилович очень удивился. – Ты слушаешь его записи?

– Нет! У меня есть только ксерокопии его стихов, – Адель с промокшими подмышками внимательно рассматривала надписи на парте.

– А-а-а! Только читала и не слишала, как он исполняет свои песни? Это большой пробел в твоём воспитании. Он – балшой мастер! – засмеялся Глеб.

Адель была в полнейшем замешательстве! Мало того, что Глеб Панфилович даже не спросил, знает ли её папа, вроде как его друг, чем она занимается во внеурочное время, что она читает Высоцкого, так он ещё над ней смеется!

– Глеб Панфилович! Если даже мне кто-то даст бобины, я не смогу их дома послушать!

– Ну, это я зна-а-аю! – Глеб Панфилович, гроза и ужас всей школы снова улыбнулся. Он вдруг замолчал и зачем то снова открыл классный журнал. Адель тоже молчала, не в силах дождаться, когда же закончится этот разговор.

Глеб повернулся к ней, несколько секунд подумал и приготовился что-то сказать.

– Хочешь билет? – вдруг совершенно серьёзно спросил он.

У Адель от ужаса зачесалось всё – голова, ладони, шея.

«Проверяет?! – пролетело в голове. – Я отвечу „да“, и он скажет директору, и папашу потом в Горком вызовут и ой, что будет! Вон узнали, что Пивоваров с Филипповым каких-то „Битлов“ слушали – скандал был на всю школу! Но у них родители не учителя и не Члены Партии, поэтому им только выговор по комсомольской линии вкатили. А мне лично крышка!» Она, не отвечая, вся мокрая и красная продолжала скрупулёзно рассматривать парту.

– Малчиш? Не малчи! Умей отвечать за свои слова и поступки. Хочешь билет, говорю? – Глеб Панфилович продолжал пытать.

– Да-а-а!

– Молодец! На, вазми! – он немого покопался в обоих карманах пиджака и извлёк на свет мятую бумажку. – Нам в месткоме доброволно-принудително раздавали, но я не думаю, что твой папа тоже взял. Бери, бери, не стесняйся!

Три рубля… – прошептала Адель, уставившись на билет, – у меня нет с собой таких денег!

Она врала. У неё не было ни «с собой», ни «ни с собой», ни в перспективе. Странно, но когда она мечтала достать билет, то совершенно не думала, что за него надо платить! Словно это должно было произойти каким-то волшебным образом, как, в принципе, и произошло!

– Какие «три рубля»?! Успокойса, девочка! Всё? Твои проблемы решены? Ты болше не улетиш во время урока? Будеш внимательно слушат? У меня есть его записи. Я их часто кручу… Хочеш скажу, какая моя любимая песня? В ней есть такие слова:

Словно капельки пота из пор Из-под кожи сочилась душа.

Такие слова человек сам не может говорить. Они приходят к нему свыше.

«Свыше» – это откуда? – Аделаида, чуть наклонив голову, внимательно взглянула на учителя, который вёл у них уже три года, а она бы никогда не могла подумать, что он в свободное время может включать магнитофон. У него цифры, цифры, цифры, и иногда буквы. – «Свыше» – это от Бога?

– Так ты же знаешь, что Бога нет! – Глеб Панфилович то ли шутил, то ли проверял на политическую подкованность.

– Конечно, нет! – радостно согласилась Адель.

– Паслушай, человечество ещо слишком примитивно и необразованно, чтоб с такой хамской уверенностью утверждать, что есть, что нэт…

Адель, чтоб скрыть смущение, стала интенсивно пихать билет в портфель между учебниками.

– Ладно, ладно, это всё такие шутки. Не стесняйся, – Глеб Панфилович встал и медленно направился к металлическому шкафу в углу классной комнаты, – иди домой, мне ещё два класса контролные проверить надо!

И она попала на концерт! Она бы попала туда, если б даже знала, что надо просверлить в крыше Дворца Спорта дыру, что надо ногтями прорыть подземный ход, что её за всё это не убьют, а заживо похоронят, или замуруют в стену! Пройдя сквозь тройную охрану вокруг Дворца Спорта и держа заветный билет двумя руками, Адель оказалась прямо напротив микрофона, лицом к лицу и в третьем ряду!

Огромный спорткомплекс был набит под завязку.

«Не хило! – восхитилась Адель. – Оказывается, очень даже многие знают, о ком разговор. Хотя возможно, что пришли смотреть на Валерия Золотухина. Он вроде как знаменитый актёр, хотя я его и не люблю… Ой! Ну когда уже начнётся! Хорошо, что хоть тут „журналов“ с хлопкоробами нет!»

Сперва выступал именно «знаменитый актёр». Он смешно рассказывал, как приехал поступать в Московский институт из далёкой провинции, типа, вышел в Москве с поезда в широченных штанах и пёстрой рубашке. Зал веселился и радовался такому рубаха-парню. Потом пел Александр Градский. Пел прикольные песенки, смешные и разные. Но до Золотухина Адель уже видела сольные выступления Андрея Миронова, Владимира Этуша. Они приезжали в ним в Город и давали концерты в Доме Культуры Металлургов. Зал взрывался аплодисментами. Адель тоже хлопала. Сейчас, казалось, в воздухе назревает какое-то напряжение, которое возникает в толпе, когда она ждёт появление настоящего короля, такое, как между электродами разного заряда. Ожидание висело в воздухе и было совершенно осязаемым.

Взял последний аккорд Александр Градский и объявили перерыв.

Адель до конца перерыва даже не шевельнулась. Она сидела на своём месте как приклеенная, словно боясь, что её место кто-то займёт. Свет постепенно начал меркнуть. На поле упал луч прожектора… Сердце забилось как ненормальное, лысая голова под шапкой замёрзла от испарины. Адель одним резким движением сдёрнула её и засунула в карман. «Плевать! Да пусть хоть вся Москва видит, что я лысая!»