Кот и крысы - Далия Трускиновская

– Погоди, Федя! - придержал азартного товарища Тимофей. - А ты где своего черкеса-то высмотрел?

– В номера к Черепанову приезжал, про покойного Фомина расспрашивал!

Марфа пока молчала. Хотя и ей было что сказать. Пусть она и не сочла сперва Дунькины подозрения основательными, однако ж молодой вертопрах, которого они обнаружили в гостиной, был как раз таков, как обрисовался «крымский татарин» в Захаровом понятии, молод, высок, тонок, смугловат, с горбатым носом, а вот глаза, похоже, как раз были русские - светлые…

– А хорош ли он собой? - вдруг спросила она.

Федька и Захар уставились друг на друга. Вопрос показался им по-бабьи глупым. А Марфа пожалела, что в полицейскую контору не берут служить девок и баб. Коли бы того «черкеса», о котором толковал Федька, и того «татарина», которого видел Захар, выслеживали бабы - сейчас было бы точно известно, разные это господа или один и тот же мазурик.

Марфа вздохнула - что с мужиков возьмешь…

– Вы пока своего талыгая за семь верст обходите, - посоветовала она. - А за Ильинкой приглядывайте! И даже поочередно, чтоб она без присмотра не оставалась. Настанет час - он вам за это в ножки поклонится. И вот что еще скажу - сдается, тот же черкес или татарин, уж не знаю, кто он там, ночью пытался рулетку топором изрубить, один или с подручным, а уходя, заколол привратника, который его знал, может, даже еще младенцем знал, и по доброте своей пускал куда не велено. Глядите - коли еще где этот молодец появится, не упускайте. А я потихоньку талыгая в человеческий образ попробую привести - мужиков-то я лучше вашего знаю, авось Господь надо мной и сжалится, подсобит…

– Вон ты куда метнула, - почти не удивившись, сказал Тимофей. - Ну, благодарствую. Про покойного калмыка я все выспросил, что только мог. Попробуем, братцы, к делу и с этой стороны подступиться.

* * *

Архаров сидел в кабинете, запоздало удивляясь, что подчиненные, обычно не дающие покоя, все куда-то попрятались.

Время было уже такое, что можно и по домам многих распускать. Однако кто им дал право уходить, не известив начальство?

Архаров громко позвал Тимофея, Федьку, Демку, Ивановых.

Но вместо них в кабинет вошел пропавший Матвей Воробьев.

– Здорово, Николашка! - объявил он с порога.

Вот только его в апогее архаровской хандры и недоставало.

Архаров испытал непреодолимое желание кулаками протереть глаза. Но вместо того принюхался.

– Я тебя, Матвей, опять велю в подвале запереть, - сказал он. - И надолго. Чтобы навеки протрезвел.

От Матвея на две сажени таким духом шибало, что впору крякнуть и соленым груздем закусить.

– Мне сего от Бога не велено, - сообщил Матвей, - а я чего пришел? Я твою комиссию исполнил!

– Какую комиссию?

Архаров в тот миг напрочь забыл про накладные зубы.

Матвей добыл из кармана это сокровище, замотанное в несвежий платок, развернул и выложил на стол поверх документов.

– Убери, - велел Архаров. - И где тебя с этой дрянью носило?

– Ох, ты лучше спроси, где меня только не носило! Я ведь и в Тверь с ними ездил!

– С зубами?!

– Николашка, ты вот никак не смиришься, что я человек пьющий. Но мине без этого нельзя по многим причинам, - издалека завел речь Матвей. - И тебе через мою душевную склонность сейчас выйдет большая польза. Вообрази, я с этими зубами вознамерился обойти всех цирюльников…

– Так тебя теперь лишь к Рождеству ждать? - сварливо осведомился Архаров. Цирюльников, ставящих банки и дергающих зубы, на Москве было великое множество.

– Да нет же! Все оказалось куда как проще! Я как рассудил? Я рассудил, что доктора, изготовившего эти зубы, я в Москве все равно не сыщу - таких докторов, может, и в Санкт-Петербурге всего… ну, скажем, один. Но тот покойник, из которого я их выковырял, уж точно зубами маялся. Может, кто из наших зубодеров ему в пасть лазил и это диво видал? Вот я и пошел обходить цирюльников, а они, было бы тебе ведомо, Николаша, в большинстве своем люди уважаемые, пьющие…

Архаров встал, имея прекрасное намерение взять Матвея за шиворот и собственноручно доставить к Шварцу. А там уж немец пусть сам решает - или в холодном чулане запирает пьяницу, или кормит своими знаменитыми селедками!

– Пьющие в меру! - закричал, пятясь, Матвей. - В меру, Николаша! И я с одним выпивал за душевным разговором в меру, с другим, задавая вопросы о зубах, выпивал в меру, с третьим выпивал в меру, с четвертым…

Архаров сел.

– Коли ты их полторы сотни насчитаешь, то я пойду свечку ставить за упокой твоей души. Нельзя столько выпить и не помереть, - сказал он. - Будет, стало, на Рязанском подворье свое привидение. Давно пора.

– Николаша, столько не было! А набрел я на одного человечка, который доподлинно однажды кому-то смастерил костяные зубы. Мне его показали. А я ему эти вот, слоновые, показал. И знаешь ли - он их помнит!

– Как помнит?! - забыв про скорбь и хандру, воскликнул Архаров. - Он их делал? Кому?

– Да нет же, что ты галдишь? Он их видел.

– Где, на ком? То есть, в ком?

– А вот послушай. И, надобно тебе сказать, к пьющим людям следует проявлять уважение. Пьющий человек долго стоять не может, у него ноги от питья делаются неуверенные, и следует ему предложить либо прислониться к стенке, либо…

Архаров, как всегда, неожиданно расхохотался.

– Дай тебе Боже здоровья, Воробьев, вовремя ты приплелся! Садись и дальше сказывай!

Матвей подсел к столу.

– Это, Николаша, мастер на все руки, а зубы рвет - больной и не поморщится. И есть у него некий господин из знатных, которого он часто пользует - и мозоли ему срезал, и кровь пускал, и даже чем-то по мужской части содействовал. А господин в годах, то есть, зубов недохватка. И как-то вызывает он моего новоявленного приятеля к себе, тот - бегом. Примчался, а их в кабинете двое, тот господин да аббат. Аббат почтенный, в шелковой сутане, сразу видать - высокого полета птица. И знатный господин говорит цирюльнику: сейчас мы тебе, братец, диковину покажем, а ты подумай, как бы и мне такую сотворить. Аббат, слова не говоря, отворяет рот и вытягивает слоновые зубы. Гляди, говорит знатный господин, изучи, как они вставляются и на чем держатся. Цирюльник мой и к аббату в рот заглядывал, и зубы ощупал, все понял. Попробую, говорит, и тогда его отпустили.

– И что? Кто они - аббат и господин?

Матвей задумался.

– Я потом уж и сам голову ломал - про господина сказано было внятно, а про аббата он и сам не знал. Как я от него шел - помнил, чем хочешь клянусь! А сейчас - словно корова этого старца из головы слизнула…

– Хорошо, - смирился Архаров. - Фамилии бывают всякие, иную и с десяти раз не запомнишь. А где ты цирюльника сыскал?

– Будучи человеком пьющим, я не всегда помню, какими улицами хожу, - со скромной гордостью поведал Матвей. - Меня к нему свел знакомец, который знал, что он костяные зубы как-то видал и многим рассказывал…

– Прелестно, - перебил его Архаров. - Макарка! Устин! Тимофей! Демка!

Он перечислил поименно чуть ли не всех архаровцев - вставать ему было лень, а его голос при небольшом напряжении пробивался в верхний подвал, коли же нарочно кричать что есть сил, - то и к Шварцу в нижний.

Никто не отозвался.

Тогда Архаров встал-таки и вышел из кабинета.

В палатах Рязанского подворья была потрясающая тишина.

Он прошел по коридору и заглянул в канцелярию. Там сидел печальный Устин и читал толстую душеспасительную книгу. Увидев Архарова, он испуганно вскочил.

– Куда все подевались?

– Поблизости, - прошептал Устин. И выставил перед собой книгу, как если бы ожидал удара знаменитым кулаком.

Архарову, начавшему осознавать положение, оставалось только выйти на улицу. Что он и сделал. На углу Мясницкой он обнаружил с полдюжины подчиненных. Они совещались, и тут же, встав на одно колено, старый канцелярист Дементьев, записывал чьи-то слова. Прохожие, узнавая синие мундиры, обходили это сборище за полверсты.

– Возвращайтесь живо, - велел Архаров. - Сегодня я добрый.

Архаровцы сразу не решились подойти. Тогда он медленно пошел обратно.

С ним редко случалось такое диво, как ощущение своей неправоты. Он еще мог, сгоряча или от удивления, назвать себя вслух дураком, но это относилось к чему-то сиюминутному и легко исправимому. То, что ввергло Архарова в хандру, не было сиюминутным, а если вдуматься - то и исправимым. Когда бы причина лежала вовне - он бы, пожалуй, схватился с ней, с этой причиной, в поединке. Драки он не боялся никогда. Но как же драться с самим собой?

Что причина в нем самом - он знал доподлинно.

Сейчас он осознавал, что был несправедлив к архаровцам - им не обязательно было сразу понимать, почему командир озверел, и даже скверно было бы, кабы они это поняли. Архаровцы, выходит, не виноваты. Эта французская Жанетка-Лизетка (Архаров прекрасно помнил ее имя) тем более не виновата. У нее появились деньги, она вернула долг - что тут такого? Значит - сам себя вверг в это мрачное состояние.