Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

Даже Люксембург не ожидал такого от своей тетки. Что до Пьера Кошона, так он вылетел из ее апартаментов как ошпаренный.

— Да это… да это — фурия! — бормотал он. — Она сама — еретичка! Таких еще поискать! Это куда же годится? Да она… Это же — богохульство! Это — плевок в лицо церкви!

Жан Люксембургский догнал его и упросил не уезжать, хотя Кошон уже готов был броситься в свою карету и гнать поскорее от этих злых мест.

От праздничного ужина в обществе благородных дам Боревуара епископ отказался — он решил трапезничать в отведенных ему покоях. Попросил прислать к нему доктора, сославшись на недомогание. По той же причине к столу не вышла и Жанна. У нее болела голова, она потянула руку. Все что угодно. Свернувшись калачиком на своей кровати, она смотрела на вечернее небо за окном спальни и алый свет, разливающийся по всей округе и все гуще рдеющий на каменном карнизе.

Никогда еще не было такого мрачного молчания в Боревуаре во время трапезы, посвященной радостному событию — возвращению доблестного полководца в родной дом.

На следующий день Жан Люксембургский и Пьер Кошон, в сопровождении отряда, отбыли из Боревуара. А Жанна узнала, что старая графиня указала на дверь епископу, посланцу лорда Бедфорда, и даже пригрозила племяннику, если он пойдет на сговор с англичанами, лишить его наследства. Жанна встала на одно колено перед креслом графини и коснулась лбом ее сухих, но еще крепких рук. Так она могла поклониться только королю.

— Встань, голубушка, встань, — поднимая ее, сказала растроганная графиня. — Я знаю — у тебя благородное сердце. Тут я не могу ошибиться…

Она с честью выиграла этот поединок. Глаза юной герцогини де Бар светились от счастья, графиня де Бетюм не могла удержать слез.

— Англичане разбиты наголову! — ударив тростью об пол, громко, надтреснувшим голосом сказала старая графиня. — А вот теперь мы устроим настоящий пир!

И в честь этой победы в тот же вечер устроили праздничный ужин.

…Если бы лорд Бедфорд увидел, какими веселыми и счастливыми были пирующие, он бы непременно задохнулся от злости.

Впрочем, задохнуться от злости у него выдалась возможность неделей позже.

— И тогда она назвала англичан так, как называют их самые последние враги, и поклялась лишить своего племянника наследства, если он выдаст нам еретичку Жанну!

О проделках старой графини Кошон с придыханием рассказывал в парижской резиденции регента. Уже в середине беседы лорд Бедфорд подскочил с кресла и теперь мерил шагами залу.

— Эта старуха бросает вызов Англии? — вконец опешив, спросил лорд Бедфорд. — Англии?!

— Не только Англии, — поправил его Кошон, — но церкви и святой инквизиции.

— А граф Люксембург, что же он? А мой дружелюбный шурин — Филипп? — Герцог сжал кулаки. — Ох, этот Филипп! Как они допускают такую низость? Ведь это… предательство своего союзника!

Присутствовавшие при разговоре три пса лорда Бедфорда удрученно смотрели на своего хозяина. По его тону, все оттенки которого они различали на зависть самому искусному дипломату, псы понимали, что их грозный повелитель оскорблен до глубины души.

— Как я заметил, милорд, между ними существует круговая порука, — осторожно добавил епископ Бове.

Вернувшись в кресло, лорд Бедфорд, будучи широко мыслящим человеком, неожиданно задумался о том, как бы он поступил на месте Люксембурга. Графиня стара, недужна. И от ее прихоти зависит, будет племянник и его наследники владеть многими землями или они отойдут к одному из его братьев. Тем более, что война требовала больших финансовых затрат. Сдаваясь, регент вздохнул: он бы тоже медлил. Как же быть ему, обремененному заботами Джону Бедфорду, в сложившейся ситуации?

— Вот что, Кошон, — сказал регент, — главное сейчас — не дать возможности Карлу Валуа выкупить свою сестру. Несомненно он боится и недолюбливает ее. А посему мы должны подбросить дров в этот очаг и подлить туда масла. Подобно тому, как осадные машины бомбят взятый в тиски город, пусть Парижский университет бомбит письмами всех сеньоров Европы. Короли, герцоги и принцы должны знать, что святая инквизиция требует от Жанны предстать перед судом и ответить на ряд вопросов. Эта свистопляска заставит Карла Валуа медлить и сомневаться — выкупать Жанну или оставить ее нам. А тем временем что-нибудь да решится.

— Уверен, Господь подскажет это решение, — уверил его Пьер Кошон. — И справедливость восторжествует.

— Аминь, — мрачно заключил лорд Бедфорд.

Но они и сами не знали, какая удача ждет их со стороны французов. Страшась, что Жанна может быть выкуплена королем, его фаворит Ла Тремуй и канцлер Реньо де Шартр распространяли с королевскими гонцами важный государственный документ за подписью архиепископа Реймсского. Он гласил: «Жанна Дева попала в плен, потому что относилась без доверия к любым советам и поступала лишь по своей воле!» Тем самым они говорили: «Вашей святой больше нет, французы! Девой обуяла гордыня, и Господь отвернулся от нее!» Это был удар ножом в спину — вероломный и беспощадный удар.

17

Знаменитая пленница, успевшая сдружиться с хозяевами замка, вела в Боревуаре светскую жизнь. Иногда сюда съезжалась бургундская знать, и трем Жаннам приходилось прикладывать немало усилий, чтобы вытащить Деву за общий стол. На нее смотрели, как на восьмое чудо света! Среди других бургундских рыцарей в замке Боревуар неожиданно появился старый знакомец Жанны — Эмон де Маси, выбитый ею из седла в Нанси полтора года назад.

— Вы?! — впервые увидев его, воскликнула девушка, точно увидела привидение.

— Однажды я сказал, что люблю вас, и вот я у ваших ног! — ответил тот. — Мое сердце по-прежнему принадлежит только вам, Дама Жанна!

Это было чересчур! Жанна спросила у хозяек Боревуара, кто пригласил наглеца, и они ответили: Жан Люксембург. Ничего не оставалось делать, как терпеть Отважного бургундца. А Эмон де Маси был навязчив! Все свое время он уделял пленной героине. Ходил за нею по пятам, бросал пламенные взоры. Эмон де Маси владел замком, был молод, богат и, как оказалось, весьма неотесан. Жанна пыталась не обращать внимание на ухаживания новоиспеченного кавалера. А бургундец, пытаясь быть галантным, рассыпался в неуклюжих комплиментах, называя ее то «нежной ланью», то «громом небесным». Его обращение стало даже веселить Жанну. Как бы ни относилась она к бургундцам, но любой женщине приятно, когда ее боготворят и превозносят до небес. Но одна из приветливых улыбок Жанны была неправильно растолкована Эмоном де Маси. Они беседовали в проеме окна, вокруг никого не было. Тогда гость Боревуара и заключил Жанну в объятия, весьма неловкие, а попросту — схватил ее за талию, посылая поцелуи куда придется, а потом и за грудь. Верно, именно так он приставал к своим подданным в юбках, чем поражал их, в буквальном смысле слова, наповал. Но тут у захолустного повесы не вышло. Жанна быстро вырвалась и влепила ему звонкую пощечину. Схватившись за горящую щеку, Эмон де Маси отступил. И тогда вид разгневанной молодой женщины, тонкой и сильной, огненной и цветущей, прекрасной в своем гневе, окончательно пленил его. Он бухнулся на одно колено и сказал: