Полный курс русской истории: в одной книге - Василий Ключевский

Избранная Рада (1547 год)

Свою власть он видел как исключительную, как стоящую над всеми людьми во всем государстве, без различия заслуг или родословия, он по наивности смешивал два понятия – власть и почитание, думая, что власть одновременно дает и уважение, и авторитет, и народную любовь. Он, видимо, хотел получить то, чего не было в его детские годы, но чего взрослая жизнь царя, то есть государственного человека, дать не могла. Он искренне ожидал этой любви и преклонения от молодых бояр во главе с Адашевым, которых собрал вокруг себя. Но эти молодые бояре, которые были умны и действительно желали создать хорошие законы и хорошее правление, имели несчастье спорить с царем. Это всю избранную Раду и погубило. А зря.

«В этой правительственной деятельности, – пишет Ключевский, – обнаруживающейся с 1550 г., смелые внешние предприятия шли рядом с широкими и хорошо обдуманными планами внутренних преобразований. В 1550 г. был созван первый Земский собор, на котором обсуждали, как устроить местное управление, и решили пересмотреть и исправить старый Судебник Ивана III и выработать новый, лучший порядок судопроизводства. В 1551 г. созван был большой церковный собор, которому царь предложил обширный проект церковных реформ, имевший целью привести в порядок религиозно-нравственную жизнь народа. В 1552 г. было завоевано царство Казанское, и тотчас после того начали вырабатывать сложный план местных земских учреждений, которыми предназначено было заменить коронных областных управителей – „кормленщиков^: вводилось земское самоуправление».

Это и на самом деле были важные для страны события. Принятие нового Судебника в 1550 году было очень важной вехой в истории страны, тем более что дальнейшее устроение жизни в государстве разрешалось лично государю:

«А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева докладу и со всех бояр приговору вершатся, и те дела в сем Судебнике приписывати». Под боярами тут пока Иван подразумевал свою Раду, с которой имел постоянные совещания. Хотя, конечно, государственные дела не могли обойти и обычную большую Думу. Распределение между ними было простым: дела, касающиеся управления, рассматривались в Думе, а новые проекты, то есть планы на будущее, те, которые эта консервативная Дума посчитала бы рискованными, проводились через Раду. Поскольку государь к отказам не привык, то все утвержденное Радой без всякого желания Думы становилось указанием к действию. Судебник, о котором мы ведем речь, был необходим стране, потому что она жила с новыми отношениями по старым законам, которые мешали, а не помогали наладить жизнь. Именно Судебник впервые юридически закрепил существующий уже факт – поместное землевладение. Это землевладение в корне отличалось от боярского, когда вотчина переходила по наследству. Поместье давалось либо за заслуги как пожалование, либо за несение службы – как временное владение. Служилым людям, которые несли службу в столице, поместья раздавались вокруг Москвы, из доходов от поместья шли траты на стол, на обмундирование, на оружие и т. п. Размеры поместий были разными, в зависмости от чина служилого, то есть чиновника. Для каждого помещика было установлено, с каким количеством дворовых людей он обязан являться на службу и с каким вооружением. Всеми делами по поместьям ведало особое учреждение – Поместный приказ. Все дворяне, владельцы таких поместий, должны были нести обязательную военную службу. От этой службы Судебник освобождал только детей боярских и их сыновей, еще не поступивших на службу, которых отставлял от службы сам государь. Система службы у помещиков была сложная: юноши служили с 15 лет, начиная с новика, за ним наблюдали, к нему присматривались, сообразно с успехами награждали землями и окладами, пока, в конце концов, он не достигал приличного чина с приличным окладом и владением. Для землевладельцев этот Судебник помогал очень важному мероприятию – полнейшему закрепощению крестьянства, для самого крестьянства он ничего хорошего не принес. Теперь испарялись даже какие-то надежды на будущее. Рабство встало во всей своей красе, только именованное иными словами. Дело в том, что закон как бы никакой личной свободы крестьянина и не затрагивал, но, в то же время, по закону крестьянина сажали на эту землю полицейскими методами. Он не мог при желании оставить ту деревню, к которой приписан и которую обрабатывает. Если он был записан как ответственный дворовладелец, то обязан был содержать этот двор и обрабатывать свою землю. Тех, кто пытался уйти, ловили и водворяли в поместье. Если на дворе жили взрослые дети, которые желали уйти, их переселяли в нужные районы, но приходили они туда с совершенно пустыми руками, так что все заботы об инвентаре и содержании переселенцев в первое время несли помещики. Все необходимое они покупали для своих крестьян за счет жалованья, но крестьяне таким образом сразу попадали в кабалу. Эта долговая кабала только росла с годами, и денежная ссуда становилась петлей на шее крестьянина, теперь он полностью зависел от своего владельца.

Судебник писал:

«А крестианом отказыватись из волости в волость и из села в село один срок в году: за неделю до Юрьева дни до осеннего и неделя по Юрьеве дни осеннем. А дворы пожилые платят в поле рубль и два алтына, а в лесех, где десять връст до хоромного лесу за двор полтина и два алтына. А которой крестианин за кем жывет год да пойдет прочь, и он платит четверть двора; а два года пожывет, и он платит полдвора; а три годы пожывет, и он платит три четверга двора; а четыре годы поживет, и он платит весь двор, рубль и два алтына. А пожилое имати с ворот. А за повоз имати з двора по два алтына; а опричь того пошлин на нем не имати. А останетца у которого крестианина хлеб в земли, и как тот хлеб пожнет, и он с того хлеба или с стоачего даст боран два алтына; а по кои места была рож его в земле, и он подать цареву и великого князя платит со ржы, а боярьского дела ему, за кем жыл, не делати. А попу пожылого нет, и ходити ему вон безсрочно воля. А которой крестианин с пашни продаст ся в холопи в полную, и он вывдет безсрочно ж, и пожылого с него нет; а которой хлеб его останется в земле, и он с того хлеба подать цареву и великого князя дает; а не похочет подати платит, и он своего хлеба земленаго лишен».

Иван Васильевич мечтал применить то, что было разработано для крестьян, и для иных, более высоких слоев населения.

Иван желал всего добиться сразу и сейчас. Рассчитывая на сразу и сейчас, он развязал довольно бессмысленную Ливонскую войну, которая растянулась на годы да еще и закончилась позорным миром. Но особенную ярость вызывал у него как раз «боярский вопрос».

«Этот вопрос был неразрешим для московских людей

XVI в., – поясняет Ключевский. – Потому надобно было до поры до времени заминать его, сглаживая вызвавшее его противоречие средствами благоразумной политики, а Иван хотел разом разрубить вопрос, обострив самое противоречие, своей односторонней политической теорией поставив его ребром, как ставят тезисы на ученых диспутах, принципиально, но непрактично. Усвоив себе чрезвычайно исключительную и нетерпеливую, чисто отвлеченную идею верховной власти, он решил, что не может править государством, как правили его отец и дед, при содействии бояр, но, как иначе он должен править, этого он и сам не мог уяснить себе. Превратив политический вопрос о порядке в ожесточенную вражду с лицами, в бесцельную и неразборчивую резню, он своей опричниной внес в общество страшную смуту, а сыноубийством подготовил гибель своей династии».

Опричнина (1564 год)

Опричнина оказалась настолько неожиданным для всех решением, что современники точно окаменели. Если нельзя сделать бояр лояльными и заставить их держаться старины, то требовалось крайнее решение: разделить страну на две части и начать целенаправленно уничтожать несогласных, выметая из новой жизни все остатки старого. Для этого Иван Васильевич использовал созданное именно для этой цели опричное войско. Для бояр опричнина началась как бы в один день, то есть совершенно неожиданно. Зимой 1564 года у царского дворца вдруг появился целый санный поезд. Царь вышел с семьей и избранными придворными, в сани погрузили разную утварь, кресты, иконы, царскую казну, и поезд отъехал. Выезд ничем не отличался от тех, какие обычно происходили, если царь отправлялся на богомолье. Он и вправду заехал в Троицкий монастырь, но дальше отправился в Александровскую слободу. Через месяц уже из слободы Иван прислал на Москву две грамоты. В одной грамоте он обвинил всех – бояр, священников, служилых людей в измене, что они не только не защищали страну и от врагов ее не обороняли, напротив, сами притесняли христиан, расхищали казну и земли государевы, а духовенство покрывало виновных. Далее царь с лицемерной слезой провозглашал, что не стерпел он смотреть на такое безобразие, потому взял семью и уехал из Москвы, покинул свое царство и поселится, где Бог ему укажет. Простому же люду он прислал другую грамоту, в которой писал, что вины на них нет, а весь грех лежит на проклятых боярах. Само собой тут вся жизнь в столице разом прекратилась. Обвиненные в измене бояре стали собираться в дорогу, умолять царя-батюшку вернуться домой. Народ же вошел в раж и орал с радостью, что готов всех изменников и лиходеев собственными руками истребить. Во главе с новгородским архиепископом Пименом столичная знать поехала умолять царя. Царь выслушал рыдающую делегацию, пообещал вернуться, но сказал, что сделает это лишь на определенных условиях. На каких – никому ничего не сообщили. Спустя два месяца царь въехал в столицу и созвал государственный совет из высших бояр. Царь выглядел неузнаваемо: он осунулся, постарел, волосы у него вылезли и на голове, и из бороды. Совету он наконец-то назвал свои условия.