Поставьте на черное - Лев Гурский

В сквере стоял монумент поэту, да только не тому. Неприступная мамаша едва ли сознательно ввела меня в заблуждение. Вероятнее всего, почитательница детективов тетушки Агаты не видела никакой разницы между двумя классиками-рифмоплетами, обоих из которых проходят в младших классах – и то по одному-двум стихотворениям. «Уютный городок, – подумал я, – отыскивая взглядом очередного случайного прохожего. Надоест жить в Москве – соберу манатки и переберусь именно сюда. В деревню, к тетке, в глушь. В Воронеж. Никаких проблем с монстрами и убийцами в белых халатах. И даже художник Аркадий Фойер не приедет сюда прыгать через костер у памятника Петру…»

– …Никитин? – переспросил меня крайне деловитый господин, которого я отловил на выходе из сквера. – Путешественник, который за три моря.

– Поэт, – мрачно ответил я, удивляясь темноте уже третьего встреченного мной воронежского аборигена. – Его даже в школе проходят. «Белый пар по углам расстилается…» И все такое.

– Пар? – заинтересовался абориген. – Современный, что ли, поэт?

По глазам своего нового собеседника я уже догадался, что ни черта он из школьной программы не помнит. Кроме двух действий арифметики – деления и вычитания крупных сумм.

– Это классик, – устало объяснил я. – Иван Саввич. Жил в прошлом веке. Ваш земляк, между прочим. Земеля.

Деловитый абориген задумчиво поковырял в зубах. Знакомое слово «земеля» пробудило его патриотические чувства. Он уже сам хотел помочь мне, но – не мог. Место памятника все равно оставалось для него загадкой.

– Сходите к «Бристолю», – наконец, дал он мне полезный совет. – Пешком пройдите, прямо по улице, никуда не сворачивая… Там, возле «Бристоля», вечно таксеры ошиваются. Уж они-то обязаны знать…

Ничего не оставалось, как топать обратно в сторону отеля, мимо которого я только что проезжал на троллейбусе. По пути я еще попытался несколько раз выспросить у прохожих насчет Никитина, однако всякий раз получал ответы противоречивые и путаные. На подходе к отелю меня даже попытались уверить, будто никакого поэта Никитина сроду никогда не было, а я просто плохо расслышал и нужен-то мне памятник Феоктистову, космонавту. Правда, пока самого памятника герою космоса в городе еще не имелось, но уже, оказывается, существовал проект, широко обсуждаемый в местной прессе. Проект меня, однако, не волновал, и я предпочел побыстрее отделаться от бесполезного воронежца…

Здание отеля «Бристоль», выстроенное в стиле модерн, само представляло собой памятник архитектуры прошлого века. Впрочем, мраморная доска на фасаде уведомляла всех желающих о другом: как выяснилось, именно из окна «Бристоля» выскочил легендарный герой гражданской войны Олеко Дундич, переодетый белым офицером, и ровнехонько прыгнул на коня, стоявшего внизу. Прямо как ковбой Джо из анекдота. Теперь внизу у дверей отеля скакунов сменили бензиновые лошадки с шашечками. Водители гостеприимно распахивали дверцы, призывая постояльцев «эх-прокатиться». Я подошел к первой попавшейся «Волге» и заглянул внутрь.

И мне, наконец-то, посветила удача.

– Какой такой Никитин? – сперва удивился таксист, но после упоминания газетного киоска поблизости хлопнул себя по лбу. – А-а! «Ваня наклюкался»! – воскликнул шофер. – Так бы сразу и говорили.

– Подвезете? – обрадовался я.

– Тут и везти нечего, – ухмыльнулся честный таксист. – Видите девятиэтажки? Три минуты ходьбы, не больше. И там увидите пьяненького мужика на постаменте. Это и будет ваш Никитин.

Таксист не соврал. Я лишь теперь сообразил, отчего воронежцы в разговорах со мной проявляли поразительную недогадливость: я просто-напросто не о том спрашивал. Я-то допытывался о местонахождении монумента стихотворцу, попавшему в школьные учебники. Мне же следовало бы расспрашивать о памятнике нетрезвому дядьке, которого мутит после вчерашнего. Может быть, скульптор где-то вычитал про склонность поэта закладывать за воротник, но вероятнее всего позу утреннего страдальца он придал своему герою непроизвольно, по наитию. Или вдохновляясь собственным опытом. Теперь-то, кстати, мне становился понятен и заголовок стихотворения Иннокентия Пеструхина. Здешний Никитин мог бы задуматься об одном-единственном: утро, башка трещит после вчерашнего, и где бы найти лекарство от вечной расейской болезни?…

Газетный киоск стоял тут же, в пяти шагах от постамента. Внутри его, по всем законам природы и поэзии, обязан был находиться господин Пеструхин-Паркер собственной персоной. Но сегодня я уже столько раз ошибался, что из чистого суеверия решил немного выждать и присмотреться. Усиленно делая вид, будто осматриваю памятник наклюкавшемуся Ване, я косил глазами в сторону. Ждал, не подойдет ли кто, не высунется ли хозяин из-за кип своей периодики. Терпение мое было вскоре вознаграждено. Юноша с прической панка подрулил на скрипучих роликах к киоску и громко проорал:

– Эй, Пестрый! Есть у тебя «Спорт-экспресс»? Ответ, которого я не слышал, был, похоже, отрицательным. Юный панк досадливо притопнул роликом, сплюнул на асфальт и почесал дальше, распугивая своим скрипом окрестных голубей. Я же, оторвавшись от созерцания похмельного Ивана Саввича, приблизился к киоску и глянул внутрь.

Среди газет сидел сравнительно молодой человек, похожий на свою фотографию в журнале: такой же тусклый и блеклый, с копной серых волос на голове. Пестрым такого субъекта можно было назвать в единственном случае. Если фамилия его была Пестряков или Пеструхин.

– Что вы хотите? – спросил меня киоскер. – «Курьер» кончился, «Спорт-экспресса» вообще не завозили… Есть «Сегодня», но только позавчерашний номер…

– Нет-нет, – сказал я. – Вообще-то я люблю осматривать газеты, но сейчас они меня не интересуют. У меня к вам сугубо философский вопрос. Ответьте мне честно: о чем задумался Никитин, певец лесов, полей и рек? Тридцать секунд на размышление.

Лицо киоскера из серого стало нежно-розовым.

– Вы… вы читали мои стихи? – удивленно прошептал он.

– Читал, и очень внимательно, – подтвердил я. – Хотите, покалякаем о литературе? Только пустите меня внутрь. Ужасно неудобно разговаривать о литературе вот так, через окошечко…

В гамме цветов на лице киоскера появился еще один – темно-красный. Это зарделись уши.

– Вы – из журнала? – завороженно глядя на меня, спросил киоскер. – Но я слышал, что «Новый молодежный»…

– Я – из Москвы, – обтекаемо ответил я. – Да вы не бойтесь, я на вашу выручку не посягну. Слово Штерна.

– Ой, – встрепенулся Иннокентий, сообразив, что я по-прежнему снаружи, а не внутри. – Сейчас открою!

Через несколько минут я уже восседал на табурете в углу полутемного газетного киоска. Иннокентий, отдавший мне единственную мебель, соорудил себе сиденье из пачек старых газет и каких-то картонных коробок. Вид у киоскера был ошеломленный – если не сказать «обалделый». Похоже, я был первым из посетителей, кто сам прочел его крошечную журнальную подборку.

– Вы интересуетесь поэзией? – смущенно осведомился Пеструхин. – Ко мне нечасто заходят. Вернее, совсем не заходят… Эти даже и не знают, как меня зовут. Пестрый – и весь разговор. Сидишь тут, варишься в собственном соку… Ой, извините, вам, наверное, неинтересно это слушать?

– Отчего же, напротив, – вежливо проговорил я, не желая обижать молодого поэта. – Меня ведь и вправду привели сюда ваши стихи… Хотя гораздо больше меня интересует ваша проза.

Иннокентий Пеструхин вздрогнул – то ли от моей последней фразы, то ли от неожиданно резкого стука в окошко. Киоскер протянул руку, чтобы открыть, но оно и так уже распахнулось внутрь от мощного удара. Удивительно, что стекло еще уцелело, не разбилось вдребезги.

– Эй, Пестрый! – пророкотала круглая рожа, явившаяся в окошечке. Хотя сюда к нам просунулась только голова и частично шея, места в киоске сильно поубавилось. На мощной шее висела золотая цепь толщиной в полпальца.

Иннокентий Пеструхин сразу сжался.

– Эй, Пестрый! – повторила рожа с цепью, не обращая на меня никакого внимания. – Ты зачем Владьку спровадил? Я ж тебя по-хорошему предупреждал: каждое утро ты мне оставляешь «Спорт-экспресс»!

– Сегодня «Экспресс» не завозили, – прошелестел Иннокентий. – Я бы оставил, Муки, мне не жалко…

– Завозили или нет – мне по барабану, – оборвал круглорожий Муки. – Щас пойдешь на вашу базу и в зубах притащишь мне газету.

– Я не могу, – тихо, но твердо сказал Пеструхин. – Вы же знаете, мне нельзя бросать киоск до обеда. После смены я могу сходить, а вот во время…

– Тогда я тебя удавлю, – спокойно пообещала рожа в окошечке. Я догадывался, что этот Муки несколько преувеличивает свою угрозу, однако хамский тон меня сильно выводил из себя. Кроме того, я не выношу, когда посторонние без уважительных причин прерывают мой разговор.

– Господин Муки, – вяло произнес я. – Пожалуйста, закройте окошко с той стороны. У нас с Иннокентием важная беседа, а из вашего рта так воняет…