Аметистовый венец - Мэгги Дэвис

Констанс решительно сказала:

– Я должна найти какого-нибудь вассала Фицджилберта, чтобы он приютил меня. От него я напишу письма королю Генриху во Францию, Харфорду и другим людям, которые могли бы защитить меня.

Лвид и Сенред смотрели на нее с нескрываемым удивлением.

По мере того, как она говорила, уверенность ее все убывала. Вряд ли вассалы Клеров предоставят ей убежище, тем более в этих местах, и ее собеседники это знают. «Конечно же, они правы», – подумала она. И со вздохом спросила:

– Так куда же мы направляемся?

Его лицо было непроницаемо.

– Мы намерены вернуть вам ваш замок, графиня, ваших рыцарей, ваши земли и все, что вам дорого. Разве это не совпадает с вашими желаниями?

Констанс гордо вздернула подбородок.

Что бы он ни думал, она не будет оспаривать эти его слова.

– Да!

Тьерри вернулся из деревни сияющий. Он бросил перед костром грязный мешок.

– А знаешь, Сенред, этой зимой в Вустен-Кроссе будет немало вилланов с перебитыми ногами, которые, слава господу, не смогут гоняться за бедными поэтами и школярами. Ты здорово поработал своей дубиной.

Сенред взял мешок и заглянул в него.

– Что за черт! – Он вытащил кусок солонины и снова выругался. – Где ты стащил все это? Надеюсь, ты никого при этом не убил?

– А я ничего не крал. – Тьерри почесал свои густые курчавые волосы. – Я тщательно исследовал один курятник, где, к сожалению, не осталось ни одной курицы, когда сзади ко мне подошла толстая вдова с граблями и пригрозила вышибить мне мозги, если я не выйду из курятника на свет. Когда я выполнил ее настойчивую просьбу, она внимательно меня осмотрела и, видимо, осталась довольна увиденным. Я скорчил жалкую физиономию и сказал, что голодаю и готов сделать что угодно, только бы меня сытно покормили.

– Ну! – поторопил его Сенред.

Тьерри широко ухмыльнулся:

– Хотя вдовушка и была толстая, дело, которое она мне поручила, оказалось совсем не таким уж неприятным. Постель у нее была мягкая, пуховая. Я чуть не зарыдал, когда мне пришлось покинуть ее и вернуться сюда, к моей плачевной судьбе.

Лвид засунула руку в мешок и вытащила буханку черного хлеба. Она отломила большой кусок и сунула в рот. Другой кусок она протянула Констанс, которая набросилась на хлеб с такой же жадностью.

– Есть тут у меня и еще кое-что.

Пошарив в мешке, Тьерри вытащил оттуда мужскую тунику, пошитую из грубой мешковины. Он бросил быстрый взгляд на Констанс.

– А она знает?

– Нет, – ответил Сенред, не поднимая глаз.

– О чем вы? – спросила Констанс.

Школяр подошел к ней с туникой в руках.

– Миледи, – сказал он и после долгой паузы добавил: – Не горюйте, волосы скоро отрастут.

Выражение его лица возмутило Констанс.

– Проваливай! – воскликнула она. – Или я тебя поколочу.

Сенред с облегчением рассмеялся.

Прежде чем отправиться в путь, он подошел к ней и помог подняться на ноги.

– Ты можешь стоять сама, без помощи? – спросил он.

– Да, я чувствую себя лучше. – Констанс не хотела ощущать себя бременем. Они взялись за это неимоверно трудное дело только ради нее, не испытывая никакой вражды ни к Жюльену, ни к Клерам, и этого нельзя было не ценить.

– Я скоро совсем окрепну, – пообещала она.

– Гм-м. – Сенред вручил ей тунику и чиненые-перечиненые грубые башмаки.

– Я не смогу ходить в мужской одежде, – запротестовала Констанс. Она не могла даже представить, что ей придется выставлять напоказ свои ноги. – В монашеской рясе гораздо теплее.

– Проклятая одежда, вот уж не думал, что я когда-нибудь увижу в ней другую женщину. – Его голос звучал резко, но руки ласково и бережно развязали веревку вокруг ее талии, а затем сняли с нее черную одежду.

Констанс повернулась к нему спиной. Он видел ее обнаженной, когда уносил из монастыря, но сейчас, стоя на холоде среди темного леса, в окружении снежных сугробов, она испытывала совершенно другое чувство. Холод холодом, но между ними струились какие-то жаркие токи. Она притворилась, будто не замечает его ответной реакции.

Констанс отошла чуточку в сторону и, опершись о дерево, обулась.

– Вы хотите, чтобы я путешествовала, переодетая юношей?

Последовало долгое молчание. Затем Сенред сказал:

– Да, так будет безопаснее. Надеюсь, что в этой одежде тебя никто не узнает. По крайней мере в первое время.

Она натянула тунику через голову, прикрыла бедра.

Когда она повернулась к нему, его губы были поджаты, выражение лица непроницаемо.

Нагнувшись, Сенред поднял монашескую рясу, свернул ее и направился к костру.

Констанс кинулась за ним.

– Погоди. Что ты собираешься делать?

Он молча бросил черную одежду на раскаленные уголья.

Оттолкнув его, она схватила первую попавшуюся палку и вытащила рясу из огня.

– Святая Мария, зачем ты это сделал? Эта ряса еще нам пригодится. Она шерстяная, и я могу скроить из нее плащ.

Ряса еще дымилась. Констанс присела на колени и положила ее на снег. Подоспевшая Лвид тут же затоптала ее ногами.

– Из рукавов мы можем сделать для вас сапожки, – сказала она, – и набьем их сухой травой, как это делают вилланы. Вашим ногам будет гораздо теплее.

Господи боже, вот уже много дней, как ее ноги никак не могут согреться. Подняв глаза, она поймала на себе внимательные взгляды Сенреда и Тьерри.

Констанс потерла руки о грубую тунику. Стоя с голыми ногами, она вся дрожала, короткие волосы оставляли открытой шею. Она изобразила бледное подобие улыбки.

– Я еще никогда не ходила в таком виде, – сказала она.

Тьерри ободряюще улыбнулся ей в ответ, а Сенред отвернулся.

Солнце взошло такое яркое, что, казалось, даже могло растопить снег. Преодолев возражения Констанс, Сенред взвалил ее на спину, и она обхватила ногами его стан. Она чувствовала, как под ее грудью и животом напрягаются его могучие мускулы. Исходившее от него тепло наконец-то согрело ее.

Она знала, что нести ее не такое уж легкое дело, даже для него.

Ему приходилось наклоняться вперед, и, если она меняла положение тела, это сбивало его с ровного шага. У обочины леса угольщики, даже не попрощавшись, молча повернули обратно. Всего несколько минут – и они уже скрылись из виду, как сквозь землю провалились.

То, что они ушли, доставило Констанс хоть какое-то облегчение. Хлеба и мяса едва хватало им самим; им было просто нечем кормить лесных обитателей. Но при виде одичалых, худых, как щепки, детей у нее болезненно щемило сердце.

Не поворачиваясь, Сенред сказал:

– Оставь немножко сострадания для самой себя. Впереди у нас долгий и трудный путь.

Констанс вся напряглась. «Меня пугает, – сказала она себе, – что он так хорошо читает мои мысли».