Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Я чувствовала справедливость маменькиных слов, однако ж прекрасное тибе очень прельщало меня.

— Разве мне нельзя, — сказала я, — вместо двух платьев сделать только одно?

— Это очень можно, — отвечала маменька, — но подумай хорошенько: ты сама находила, что тебе нужно два платья, и действительно, тебе без новых двух платьев нельзя обойтись; ты сама так думала, пока тебя не прельстило это тибе. Вот почему я советовала тебе привыкнуть заранее назначать свои издержки и держаться своего слова.

Еще раз я почувствовала, что маменька говорила правду, но невольно вздохнула и подумала, как трудно самой управляться с деньгами. Кажется, купец заметил мое горе, потому что тотчас сказал мне:

— У нас есть очень похожий на это кембрик.

В самом деле, он показал мне кисею, которая издали очень походила на тибе. Я спросила о цене; три рубля аршин. Эта цена также была больше той суммы, которая назначена была мною на платье.

— Нет, это дорого, — сказала я маменьке.

Маменька улыбнулась.

— Погоди, — сказала она, — может быть, другое платье будет дешевле, и мы сведем концы.

И точно: я нашла прехорошенькую холстинку по рублю пятидесяти копеек аршин. Таким образом, эти оба платья вместе только тремя рублями превышали сумму, мною для них назначенную.

— Не забудь, — сказала маменька, — что мы должны навести эти три рубля на других издержках.

Мы просили купца отложить нашу покупку, сказав, что пришлем за нею, и пошли в другой магазин. Там, по совету маменьки, мы купили соломенную шляпку, подложенную розовым гроденаплем, с такою же лентою и бантом. За нее просили двадцать рублей, но когда маменька поторговалась, то ее отдали за семнадцать рублей. Потом мы пошли к башмачнице; я там заказала себе ботинки из дикенького сафьяна (некрашеный сафьян. — Е. П.) за четыре рубля. Оттуда мы пошли к перчаточнице и купили две пары перчаток».

И если уж речь зашла о покупке материи и о шитье нарядов, то не за горами и первый бал.

Дебют в свете

Для девушки выезды в свет обычно начинались после того, как ей исполнялось 18–20 лет. До этого она училась — училась в основном тем наукам, которые позже помогут ей блистать в свете и на балах: родному и французскому языкам, танцам, музыке, пению, рисованию. К этому добавлялись начальные познания в арифметике, рукоделии и домоводстве (для ведения домашнего хозяйства), литературе и законе Божьем. И если в домах людей просвещенных дочери могли получить по-настоящему хорошее образование, то в казенных заведениях, например, в Смольном институте благородных девиц, куда принимали за казенный счет дочерей небогатых дворян, обучение было поставлено из рук вон плохо. «Вот я, например, после окончания курса никогда не раскрыла ни одной книги, — говорила одна из классных дам, — а, слава богу, ничего дурного из этого не вышло: могу смело сказать, начальство уважает меня».

Обучение танцам начиналось с 5–6 лет. К знатным и богатым ученикам учителя ходили на дом, ученики победнее могли посещать танцевальные классы. Когда маленькие ученики усваивали основные па и фигуры наиболее популярных танцев, для них начинали устраивать детские балы. Один из таких детских балов у танцмейстера Йогеля описан в романе Льва Толстого «Война и мир». «Это были самые веселые балы в Москве, — пишет Лев Толстой, — …на эти балы езжали только те, кто хотел танцевать и веселиться, как хотят этого тринадцати- и четырнадцатилетние девочки, в первый раз надевающие длинные платья».

На эти балы заезжали и взрослые, и порой на детских балах заключались помолвки.

На учебных балах в Смольном институте для благородных девиц царила совсем иная атмосфера. По воспоминаниям Елизаветы Водовозовой, вечно голодные, замерзшие в своих легких платьях, отупевшие от постоянного недосыпания институтки относились к балам, как к тяжелой обязанности. Если девушка была небогата и не могла сама купить бальные туфельки и перчатки, ей приходилось обуваться в казенные туфли, которые сваливались с ног во время танцев, и старые разорванные перчатки, выброшенные богатыми подругами. «К несчастью, на балах присутствовало все наше начальство, а посторонних не приглашали, — пишет Елизавета Водовозова. — Институтки танцевали только друг с другом, то есть „шерочка с машерочкой“… Посмеяться, пошутить, затеять какой-нибудь смешной танец или игру на таком балу строго запрещалось. Многие институтки охотно бы не являлись на бал, но наше начальство требовало, чтобы на балу были все без исключения. Эти балы были непроходимой скукой, утешали нас только тем, что после танцев мы получали по два бутерброда с телятиной, несколько мармеладин и по одному пирожному».

«Домашние» девушки получали первые уроки светского общения в гостиной родного дома, делая визиты с матерью, участвуя в концертах и в детских праздниках. Для первого «взрослого» бала девушке шили белое платье с розовым или голубым поясом из ленты. Волосы можно было украсить маргариткой или розовым бутоном, на шею повесить нитку жемчуга. Другие украшения считались дурным тоном. Дебютантка должна была производить впечатление юного, неопытного, чистого создания немного не от мира сего. «Молодая девушка, являющаяся на первый бал в розовом платье, отделанном цветами и лентами, с золотым колье или браслетами, произвела бы крайне неприятное впечатление», — говорит учебник хорошего тона «Светский человек, изучивший свод законов общественных и светских приличий», вышедший в 1880 году в Петербурге. Нужны были также специальные бальные туфельки без каблуков, что-то вроде современных балеток, и перчатки, ибо касаться друг друга «голыми» руками считалось неприличным.

Г. Г. Гагарин. Бал у кн. М. Ф. Барятинской. 1830-е гг.

На первый бал девушку сопровождал отец или кто-то другой из старших родственников. Он представлял ее своим друзьям, ему же представлялись кавалеры, желающие танцевать с его дочерью. Дочерей могла вывозить и мать — это, пожалуй, единственный случай, когда замужняя женщина могла появиться на балу или на обеде без мужа.

Гостью радушно встречала хозяйка дома и знакомила ее с несколькими молодыми людьми, которых считала достойными танцевать с нею. Этим правилом пренебрегла хозяйка на первом балу Наташи Ростовой, и в результате, когда все начали танцевать первый танец — полонез, несчастная Наташа осталась без кавалера и рисковала весь вечер просидеть у стены, если бы на помощь к ней не пришел добряк Пьер Безухов.

Девушка должна была твердо помнить, кому она обещала тот или иной танец, и ни в коем случае не перепутать и не отдать танец другому кавалеру — иначе могла получиться «история», что не лучшим образом сказалось бы на репутации девушки. Для того чтобы избежать подобного конфуза, пользовались специальными книжками для записи танцев, называвшимися на французский манер «карне» или на немецкий «агенда». Разумеется, для каждой дамы или девицы было лестно, если ее агенда была заполнена.