Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Некоторые родители брались за образование детей сами. Такую ответственную семейную пару рисует Владимир Одоевский в детском рассказе «Отрывки из дневника Маши».

Вот отец семейства учит детей географии: «Сегодня, после обеда, папенька подозвал меня и братцев к столу. „Давайте играть, дети“, — сказал он. Мы подошли к столу, и я очень удивилась, что на столе была географическая карта, которую я у папеньки видела; с тою только разницею, что она была наклеена на доску, но на тех местах, где находились названия городов, были маленькие дырочки. „Как же мы будем играть?“ — спросила я. „А вот как“. Тут папенька роздал нам по несколько пуговок, на которых были написаны имена разных городов России, у этих пуговок были приделаны заостренные иголочки. „Вы прошлого года, — сказал нам папенька, — ездили в Москву и, верно, помните все города, которые мы проезжали?“ — „Как же, помним, помним!“ — вскричали мы все. „Так слушайте же: вообразите вы себе, что мы опять отправляемся в Москву, но что кучера не знают дороги и беспрестанно спрашивают, чрез какой город нам надобно ехать? Вместо того чтоб нам показывать кучерам дорогу, мы будем вставлять в эти дырочки наши пуговки, и тот, у кого останется хоть одна пуговка, и он не будет знать, куда поместить ее, тот должен будет заплатить каждому из нас по серебряному пятачку, — и это будет справедливо, потому что если б в самом деле в дороге наш проводник не умел показать ее, то мы были бы принуждены остановиться на месте или воротиться назад и, следственно, издерживать напрасно деньги“. — „О! — сказала я. — Это очень легко: здесь на карте все города написаны. Вот, видите ли, — сказала я братцам, — вот Петербург, а от него идет линеечка, а на этой линеечке вот Новгород, вот Торжок, вот Тверь“. И почти в одну минуту мы поставили на места наши пуговки: Петербург — на Петербург, Новгород — на Новгород, Крестцы — на Крестцы и так далее; одному Васе было немножко трудно, но я ему помогла. „Прекрасно! — сказал папенька. — Я вами очень доволен, и надобно вам заплатить за труды; вот вам каждому по пятачку. Теперь посмотрим, в самом ли деле вы так хорошо помните эту дорогу?“ С сими словами папенька положил на стол другую карту. „Что это такое?“ — спросила я. „Это та же карта России, — отвечал папенька, — только с тою разницею, что здесь нет надписей, и вам придется угадывать города по их местоположению. Такие карты называются немыми картами. На первый раз я вам помогу и покажу место Петербурга, вот он! Теперь прошу покорно отыскать мне дорогу в Москву. Кто ошибется, тот заплатит мне пятачок за ложное известие“. — „О, папенька, это очень легко“, — сказала я, и, увидевши, что и на этой карте от Петербурга идет линеечка, мы вместе с братцами скоро стали ставить одну пуговку за другой, и скоро пуговки наши были поставлены на места. „Хорошо, — сказал папенька, — посмотрим, куда-то вы меня завезли!“ С этими словами он вынул прежнюю карту и, показывая на нее, сказал: „Хорошо! Новгород поставлен на место; а теперь… Ге! Ге! Вместо Крестцов вы меня завезли в Порхов, потом на Великие Луки. Торжок залетел в Велиж, Тверь — в Поречье, и Смоленск вы приняли за Москву. Покорно благодарю: прошу расплатиться за мой напрасный проезд“. И наши пятачки перешли снова к папеньке. „Но согласитесь, — сказала я, отдавая ему деньги, — что тут очень легко было ошибиться; посмотрите: обе дороги идут вниз, и Смоленск почти на одном расстоянии с Москвою“. — „Разумеется, ваша ошибка была простительна, — отвечал папенька, — хотя все-таки по чертам, которыми обведена каждая губерния, можно было догадаться, что вы не туда заехали. Впрочем, есть вернейшее средство узнавать на карте то место, которое ищешь, а именно: по линиям, которые, как решеткой, покрывают карту и называются меридианами; но об этом поговорим после, а теперь я вам дам один только совет, как вперед не ошибаться. Возьмите карту: посмотрите на ней хорошенько фигуру тех мест, которые вам надобно заметить, зажмурьте глаза и старайтесь представить в уме своем то, что вы видели на карте; потом попробуйте начертить замеченное вами место на бумаге и поверьте вами нарисованное с картою“»…

В семье Веры Желиховской такой учительницей оказалась бабушка Елена Фадеева, урожденная Долгорукая, с юных лет увлекавшаяся естествознанием, собравшая 50 томов гербариев и переписывавшаяся с президентом Лондонского географического общества Родериком Мурчинсоном, геологом, палеонтологом и путешественником Филиппом-Эдуардом Вернелем, путешественником Игнасом Гомер-де-Гельем, назвавшим в ее честь одну из ископаемых раковин (Venus Fadiefei), геологом Г. В. Абихом, натуралистом Г. С. Карелиным, академиками ботаником Х. Х. Стевеном, «отцом эмбриологии» К. М. Бэром и многими другими.

Желиховская так описывала эти спонтанные уроки: «В бабушкином кабинете было на что поглядеть и о чем призадуматься!.. Стены, пол, потолок — все было покрыто диковинками. Днем эти диковинки меня очень занимали, но в сумерки я бы ни за что не вошла одна в бабушкин кабинет! Там было множество страшилищ. Один фламинго уж чего стоил!.. Фламинго — это белая птица на длинных ногах, с человека ростом. Она стояла в угловом стеклянном шкафу. Вытянув аршинную шею, законченную огромным крючковатым черным клювом, размахнув широко белые крылья, снизу ярко-красные, будто вымазанные кровью, она была такая страшная!.. Я и сама понимала, что чучело не могло ходить, но все же побаивалась… И не одного фламинго! Было у него много еще страшных товарищей: сов желтоглазых, хохлатых орлов и филинов, смотревших на меня со стен; оскаленных зубов тигров, медведей и разных звериных морд разостланных на полу шкур. Но был у меня между этими набитыми чучелами один самый дорогой приятель: белый, гладкий, атласистый тюлень из Каспийского моря. В сумерки, когда бабушка кончала дневные занятия, она любила полчаса посидеть, отдыхая в своем глубоком кресле, у рабочего стола, заваленного бумагами, уставленного множеством растений и букетов. Тогда я знала, что наступило мое время. Весело притаскивала я своего атласистого друга за распластанный хвост к ногам бабушки, располагалась на нем, как на диване, опираясь о его глупую круглую голову, и требовала рассказов.

Бабушка смеялась, ласково гладила меня по волосам и спрашивала:

— О чем же мне сегодня тебе рассказать сказку?

— О чем хотите! — отвечала я обыкновенно. Но тут же прибавляла, указывая на какую-нибудь мне неизвестную вещь: — А вот об этом расскажите, что это за шутка такая?

И бабушка рассказывала.

Рассказы ее совсем не были сказками, хотя она их так шутя и называла, но никакие волшебные сказки не могли бы больше меня занять. Некоторые из них я до сих пор помню.