Занятие для старого городового. Мемуары пессимиста - Игорь Голомшток

Сейчас, перечитывая сохранившуюся у меня кучу погромных статей в русской прессе и свою переписку с разными редакциями и лицами, причастными к раздуванию этой позорной кампании, я задаюсь вопросом и ответить на него не могу: зачем понадобилось нашему бывшему другу, крупному московскому физику, а теперь главному редактору «22» Александру Воронелю, когда-то порвавшему все отношения с Хмельницким, печатать его статью, в которой грязная клевета сочеталась со всхлипами больной совести разоблаченного стукача?

Этот вопрос я задал самому Воронелю в своем письме к нему и получил от него пространное послание с рассуждениями об относительности моральных критериев и о неправомерности в таких вопросах руководствоваться «групповыми интересами» (это он дружеские отношения назвал групповыми интересами!). Возмущенные письма в редакцию журнала «22» и лично Воронелю писали Лев Копелев, профессор Е. Эткинд, отсидевший по доносу Хмельницкого Ю. Брегель, его близкие друзья Юлий Даниэль, Лариса Богораз и многие другие. По поводу отождествления Хмельницкого и Синявского («они вылупились из одного яйца» — сообщал мне Воронель) Лариса писала: «Ты хотел, чтобы твой читатель в полутонах, в равномерном размазывании черного по белому вообще утратил понятие об этой цветовой оппозиции. Но вспомни Галича:

Не все напрасно в этом мире,(Хотя и грош ему цена),Покуда существуют гириИ виден уровень говна!

Похоже, что в вашем высокоцивилизованном мире отказались от простецкого говномера, а нового прибора того же назначения не придумали. Так и живите пока».

Но на человека, принявшего на себя функцию морального лидера, никакие аргументы не действуют.

Уходят, уходят, уходят друзья,Одни в никуда, а другие в князья… 

— пел тот же Галич. И это — главная боль моей старости.

Н. Лесков писал об одном из героев своего рассказа «Административная грация», что тому «выпала высшая радость, доступная передовому интеллигенту: он узнал гадость про своего ближнего». Радость в определенных кругах русской эмиграции от пасквиля Хмельницкого была великая; поднялась вторая волна «разоблачений» Синявского.

Максимов, как с цепи сорвавшись в своей ненависти к Синявским, рассылал ксерокопию статьи Хмельницкого по всем редакциям и просил у журнала «22» разрешения перепечатать ее в своем «Континенте». Когда Н. Горбаневская, ставшая теперь ответственным секретарем «Континента», как-то появилась в нашей комнате на ВВС и на нее насели сотрудники с прямым вопросом, собирается ли журнал печатать эту вонючку, она ответила дипломатически: «Не печатать, а перепечатывать». Еще один моральный авторитет Феликс Светов вещал из Москвы, имея в виду Синявского: «Нет более омерзительного «запаха», чем любое сотрудничество с ГБ в любой форме…».

Меня эта травля больно задела не только из-за сочувствия к Андрею; я никогда раньше не видел его в таком удрученном состоянии. В памяти моей прочно отпечаталась, а теперь всплыла, история друга моей юности Юрки Артемьева, вынужденного пойти на связь с ГБ и спасшего меня от верной тюрьмы. И, очевидно, не только меня: по крайней мере, никто из наших общих друзей и знакомых не оказался за решеткой по его «доносам». И всплыви история Юрки в те дни, никакие мои свидетельства и показания не смогли бы убедить эту компанию в том, что не любое сотрудничество, не в любой форме пахнет омерзительно. Сами они не ощущали запаха того, что, участвуя в травле Синявского, они вольно или невольно работали на КГБ. Что, надеюсь, будет ясно из дальнейшего моего изложения хода событий.

Собственно, меня вся эта грязь прямо не марала, но все равно я чувствовал себя оплеванным. Копаться в этой помойке противно, писать об этом трудно. Но что поделаешь — надо было обороняться.

«11 марта 1993

Дорогой Володя (Буковский)!

Я не стал бы продолжать эту ненужную Вам переписку, если бы вся эта история не продолжала ходить кругами, как говно в проруби (по Вашему точному определению). Вас защищают и Вы защищаетесь от обвинений в краже и подделке архивного документа…»

В моем письме к Буковскому, как и в предыдущей нашей переписке, речь шла о документе, который Буковский вынес из Президентского архива и который потом был опубликован в фальсифицированном виде. В самой сжатой форме эта история такова.

Будучи в Москве, Буковский получил доступ в Президентский архив и вынес оттуда письмо Андропова в ЦК от 26 февраля 1972 года, в котором председатель КГБ согласовывал вопрос о разрешении Синявским отъезда во Францию по частному приглашению. Здесь, в частности, говорилось, что органам удалось через Розанову воздействовать на Даниэля и Гинзбурга, в результате чего они не принимают участия в демократическом движении. Буковский передал этот документ Максимову, он широко пошел по рукам и впервые был опубликован в израильском журнале «Вести». Но, как оказалось, опубликован в искаженном виде. Из подлинного документа исчезли целые абзацы, такие, как: «Синявский по существу остается на прежних идеалистических позициях, не принимая марксистско-ленинские принципы в вопросах литературы и искусства, вследствие чего его новые произведения не могут быть изданы в Советском Союзе»; фраза о том, что «положительное решение этого вопроса снизило бы вероятность вовлечения Синявского в новую антисоветскую компанию» и убийственно откровенный абзац: «Принятыми нами мерами имя Синявского в настоящее время в определенной степени скомпрометировано в глазах ранее сочувствовавшей ему части творческой интеллигенции. Некоторые из них, по имеющимся данным, считают, что он связан с органами КГБ».

Дотошная Розанова обратилась в Специальную комиссию по архивам при Президенте Российской Федерации с просьбой определить аутентичность опубликованного документа, и получила официальное уведомление, что «указанный документ является подделкой, выполненной с помощью ксерокса… из копии подлинного текста вырезаны… первый, второй, третий, шестой, седьмой, девятый абзацы, вырезки склеены и отсняты на ксероксе».

Первым на эту липу откликнулся, естественно, Максимов. В редакционной статье первого номера «Континента» за 1992 год он писал, что в свете этих документов предстают отныне и льготные (?!) условия пребывания Синявского в лагере, и его досрочное освобождение по помилованию (что есть ложь: см. главу 13 первой части этих воспоминаний), и даже сам суд над Синявским.

А через несколько месяцев в руки Розановой попал еще один документ, просочившийся из того же Президентского архива. На этот раз то была выписка из журнала планов 5-го управления КГБ СССР на 1976 год, и документ этот гласил: «…продолжить мероприятия по компрометации объекта (т. е. Синявского. — И.Г.) и его жены перед окружением и оставшимися в Советском Союзе связями, как лиц, поддерживающих негласные отношения с КГБ… Срок исполнения — в течение года. Ответственный — тов. Иванов Е. Ф.».