Дневник 1953-1994 (журнальный вариант) - Игорь Дедков

Опять на магазинах и конторах белеют объявления: “Все в колхозе” — или: “Все на сельхозработах”. Уполномоченный по делам церкви выезжает на заготовку сена через день. Повезло городской библиотеке имени Пушкина: ее отправили пропалывать картофель.

В Антроповском и Парфеньевском районах не хватает доярок. Около двухсот коров оставались недоенными. Придумали: из Куниковской женской колонии (под Костромой) направляют туда заключенных. Те требуют подъемных, пропивают их, потом сколько-то работают, снова пьют, и тогда их сменяют и шлют новых. Когда<-то> Игорь Громов, нынешний начальник областного отдела юстиции, рассказывал мне, какое это жуткое место — Куниковская колония и какие там царят нравы. Если рассказанное (рассказывал человек из бывших предриков, ныне — уполномоченный по церкви <...>) — правда, то — горестная.

При облисполкоме есть буфет, где дают колбасу и т.п. Сокращенно это именуют: УДП. Расшифровывается так: усиленный дополнительный паек, или Умрешь Днем Позже.

Пишу предисловие к сборнику Быкова, который готовит Барнаульское издательство. Предстоит ответить издательству “Советская Россия”: буду ли писать книжку о К.Воробьеве. В августе, видимо, будет принято решение такую книжку издать и встанет впрямую вопрос об авторе. Несмотря ни на что нужно будет согласиться.

С удивлением обнаружил свое имя в интервью Михаила Алексеева (“Наш современник”, № 7). Он называет там тех, кого признает критиками: М.Лобанова, Л. Аннинского, Палиевского, Кожинова, Золотусского и меня. Ряд любопытный. Но любопытнее всего, что я не только ничего не писал об Алексееве, но и не упоминал его никогда. То же самое могут сказать многие из им упомянутых. Да и отношу я себя к другому “крылу” литературы. Вот и пойми, в чем тут дело и “тайна”.

22.7.81.

Видел на съезде В.Распутина. <...>

Стояли разговаривали втроем или вчетвером. Я спросил Распутина: “Ну как там у вас (имея в виду президиум), кондиционеры, должно, посильнее?” Он улыбнулся: “Да что кондиционеры. У нас там буфет посильнее. Я достал кошелек, чтобы расплатиться, бумажки мусолю, а официант смотрит на меня странно, как на какого-то чудака. Оказывается, тут все бесплатно, а я-то, провинциал, а он на меня как на дурака смотрит...”

Бакланов за столом в “России”: “Хотите расскажу, как кормят президиум?” Все охотно прислушались. “Значит, так: выходишь в первую комнату, там посреди стол, а на столе — огромная чашка с черной икрой и вокруг ложки. Каждый подходит и ест ложкой сколько хочет...”

Все рассмеялись, и про вторую комнату он сочинять не стал.

Хорошо встретились на съезде с Б.[А.] Можаевым. На второй день он принимал поздравления: в “ЛГ” прошла его статья на полосу о сельскохозяйственных несчастьях. В первый же день он взял меня за пуговицу и стал толковать о моей книжке. Хвалил за то, за это, а потом стал упрекать, что я никак не заметил той особенности минувшей войны, что впервые в русской истории на стороне врага воевало очень много наших соотечественников. На другой день Б.А. говорил, чтобы я не придавал большого значения этим его упрекам, что книга хорошая и т.д. А я, разумеется, и не придавал.

Читал на съезде листок машинописи — не помню, кто принес, — где две цитаты: одна из очерка С.Борзунова о М.Алексееве (дескать, все знают Ясную Поляну, Спасское-Лутовиново, станицу Вешенскую, а теперь все знают село Монастырское, где родился замечательный наш писатель Михаил Алексеев), другая — из статьи М.Шагинян, опубликованной в прошлом году “Коммунистом Грузии” и перепечатанной в “Вечернем Тбилиси” (там написано о прекрасном городе Гори, где родился великий сын грузинского народа Иосиф Виссарионович Сталин, и далее в торжественных тонах перечисляются его великие заслуги перед советскими народами). Петр Алексеевич Николаев переписал эти старческие бредни, но сказал, что своей Иринке (так, кажется; это его жена) он этого не покажет, потому что она заплачет (у нее репрессированы были родители, сама она, как и П.А., воевала, была ранена)...

Петра Алексеевича я не видел почти четверть века. Но узнал его сразу, да и он говорит, что меня узнал. Разговаривали с ним мало, хотя он весь лучился доброжелательностью и расположением ко мне. <...>

Опять о костромском быте. На улице Советской, неподалеку от редакции, некоторое время назад открылся “Салон красоты”. Тома заходила туда однажды из любопытства. Руководит салоном жена А.И.Кузнецова, заместителя председателя облисполкома (сама бывшая председатель Кадыйского райисполкома). Большая, яркая, безвкусная женщина — так характеризует ее Тома. Всалоне — все респектабельно, но — ни души. Оказалось, что там можно получить (за три рубля) консультации специалистов: какой костюм вам будет к лицу, какая прическа, какая обувь (“Мода и одежда”, “Мода и прическа”, “Мода и обувь”); итого — девять рублей. И — все. Зато к услугам посетителей— бар; на взгляд Томы, получше пицундского в Доме творчества. Не так давно КузнецоваВ.И. устроила в “Салоне красоты” прием для высшего начальства. Ю.Б.[119] там, видимо, понравилось; <из> салона к автомашине его вели под руки; ноги уже не слушались... “А что, — сказала Валентина Ивановна, — мне еще сына надо выводить в люди”.

Еще о Ю.Н.Б. рассказано, что зимой был пьян, упал и сломал три ребра.

То-то поляки так разошлись, что не могут остановиться. Это их обновление нам поперек горла.

Шел сегодня по улице — вокруг пестрая летняя, очень живая толпа — а думалось: какие мы все послушные и покорные.

Читаю дневники С.Танеева, письма “сепаратиста” Г.Н.Потанина, прочел “За чертой милосердия” Д.Гусарова[120]. Сочинение Гусарова способно сказать внимательному человеку о многом, но сам автор предпочитает сообщаемое не обдумывать. Это не художественная проза; никакого сравнения с романом Богомолова. Прочитал “Записки мелиоратора” С.Залыгина (опубликованы в сб. “Пути в незнаемое”, 1970). Еще раз понял, что этот человек ума глубокого и независимого; интересен его подход не только к конкретной теме, но как бы сама школа его мысли, или иначе — его методология, общий подход.

Втягиваюсь в работу; лишь бы шла да ничего не мешало. Но так не часто бывает. <...>

30.7.81.

Володя отозвался. И телеграмму прислал, и два письма. Заработался. Пишет, что в стройотряде их факультета (работает в Хакасии) погиб второкурсник — убило током. По стране это стройотрядство, должно быть, дорого обходится. “Где сын-то ваш погиб”, — спросят потом, когда-нибудь родителей того юноши. “Да студентом был, на инженера учился, а погиб, когда курятник за тридевять земель строил”... <...>