Дар дождя - Тан Тван Энг

– Я ничего не могу сделать, Куала-Лумпур находится под командованием Саотомэ-сана, – сказал Эндо-сан, когда я обратился к нему.

Из кабинета Хироси донесся жестокий кашель, и Эндо-сан поморщился.

– Можно ему позвонить?

– Думаю, будет вежливее, если ты встретишься с ним лично.

– Тогда я попрошу вас выписать мне пропуск.

– Он тебе не нужен. Твое удостоверение разрешает тебе передвигаться без каких-либо ограничений. Сейчас ты его получишь.

Эндо-сан вынул из выдвижного ящика деревянную шкатулку и достал из нее маленький квадратный блок бумаги. Сделав на листке надпись красными чернилами, он осторожно приложил к ней печать.

– Это моя личная печать. Просто покажи ее, когда тебя остановят. У тебя не должно возникнуть никаких затруднений.

– Спасибо, сэнсэй.

Намек на сарказм он пропустил мимо ушей.

– Надеюсь, ты их найдешь. Но они – военнопленные. Помни об этом.

– Хорошо.

Он остановил меня в дверях.

– Пожалуйста, распорядись на кухне, чтобы всю посуду и столовые приборы, которыми пользуется Хироси-сан, отделили от тех, что находятся в общем пользовании. И их нужно тщательно стерилизовать.

– Хорошо. Доктор был прав, это туберкулез?

– Хай, – вид Эндо-сана выражал сожаление. – Чего нам только не приходится терпеть в угоду нашим правителям.

Со времени возвращения с горы Пенанг Изабель изнывала от беспокойства и бродила по дому неприкаянная и злая. Мы запретили ей выходить в город, несмотря на то что для нее, с остриженными волосами и в бесформенной одежде, риска почти не было. Узнав, что я собираюсь в Куала-Лумпур, сестра заявила, что поедет со мной.

Отец тихо, но твердо воспротивился:

– Ты никуда не поедешь. Это еще слишком опасно. По стране бесчинствуют солдаты.

До нас почти каждый день доходили новости об изнасилованиях и обезглавливаниях. Беженцев и деревенских жителей, попадавшихся на пути солдат, насиловали и закалывали штыками, иногда даже в обратном порядке.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы их найти, – пообещал я, прикоснувшись к ее руке.

Изабель подняла другую ладонь и погладила мои пальцы.

Железнодорожное сообщение было восстановлено, но билет можно было купить только через военную комендатуру, и кэмпэнтай неминуемо получала сведения обо всех пассажирах.

За городом все казалось таким же, как раньше. Вскоре после отхода из Баттерворта поезд въехал в грозу, и я поднял окно. Листва на деревьях вдоль путей отяжелела от дождевых капель и размазывала их по стеклу, превращая вид за окном в дрожащее мутное марево.

Я спал урывками, окруженный китайскими коммерсантами, которым удалось получить проездные документы; теперь они тихо обсуждали состояние экономики. Процветал черный рынок, и японцы уже начали печатать деньги, чтобы усмирить инфляцию. Тогда я впервые услышал о «банановых банкнотах», ничего не стоивших японских деньгах, напечатанных на бумаге с изображением бананового дерева. «Айя, на них даже банана не купишь!» – жаловались торговцы.

Им было любопытно узнать, кто я такой. Сквозь сон до меня долетал шепот на хок-кьене: они пытались догадаться, европеец я или нет. Открыв глаза, я положил конец их домыслам на том же языке, посмеявшись над застывшими от неловкости лицами.

– Зачем вы едете в Кей-Эл? – спросил один из них.

– Собираюсь выяснить у цзипунакуев, где находится мой брат.

Их лица нахмурились.

– Ты его не найдешь. Европейцев отправляют в Сингапур. Или, еще хуже, в Сиам.

– Почему в Сиам? Япония же его не захватывала.

– Нет, но, чтобы сохранить свою территорию, они подписали соглашение. В ответ они разрешили цзипунакуям построить на севере железную дорогу. – Его голос становился все тише, словно убавляемый огонек керосиновой лампы. – О той железной дороге рассказывают ужасные вещи. Ужасные. – Торговец покачал головой, обведя взглядом попутчиков, ища у них подтверждения своим словам.

– С кем вы собираетесь встретиться в Кей-Эл? – спросил другой.

– С Саотомэ.

Поезд вошел в туннель, и я несколько минут не видел никого и не слышал из-за чудовищной мелодии грохочущих колес. Когда мы снова выехали на свет, торговец, который заговорил со мной первым, сказал:

– С этим человеком вам нужно соблюдать осторожность. Он опасен, у него очень странные пристрастия. Его возбуждает страдание.

Мне снова вспомнился обед с Саотомэ и девочка, которую ему привели. Во рту проступил сладкий вкус угря.

– Обязательно, – ответил я и поблагодарил их.

Эндо-сан договорился о встрече, и на вокзале меня ждал военный автомобиль, чтобы отвезти к Саотомэ. Я снова прошел по тихим залам и натертым коридорам посольства. Однако на этот раз меня провели в кабинет, который выходил в маленький сад, где были только камни и мелкая галька. Акасаки Саотомэ разравнивал гальку граблями, издававшими звук, похожий на стук костей для маджонга, так часто раздававшийся на улицах Джорджтауна, когда игроки мешали кости на столах, «отмывая» их. «Сад камней», – подумал я, вспомнив, как Эндо-сан описывал мне свой семейный сад в Японии. Предполагалось, что завитки и рисунки, созданные граблями, успокаивают разум, являясь подобием океанских волн.

Я ждал на пороге двери в сад. Сорванная порывом ветра, в воздухе закружилась стайка листьев, прежде чем упасть на гальку с нарисованными на ней кольцами и волнами.

– Полюбуйся, – сказал он. – Словно души в ловушке времени, а?

– Мне больше нравится представлять, что это корабли, захваченные каменным приливом.

– Каждый видит то, что ему хочется, – заметил Саотомэ, вешая грабли на гвоздь.

Когда он проходил по краю гальки, его деревянные гэта издавали успокаивающий, почти пасторальный звук. Я снова обратил внимание на то, как он красив, но для меня его внешность была запятнана воспоминанием о том, как он облизывал губы, залегшим в недрах памяти, как крокодил под глиняной коркой.

– Я проверил списки заключенных. Мне не встретилось ни имени твоего брата, ни Питера Макаллистера.

– Они были здесь, когда город сдался.

– Здесь был хаос; не сомневаюсь, что мы могли их обоих просто упустить. Или они могли сбежать в Сингапур.

Я покачал головой.

– Я так не думаю.

Он протянул руку и погладил меня по лицу. Внезапное прикосновение заставило меня вздрогнуть; Саотомэ улыбнулся.

– Я очень хорошо знаю о твоих способностях. Ты бы легко мог сломать мне шею. Но видишь, – он хохотнул, – мне такие способности не нужны.

Я снова увидел его улыбку, маленькую, как надрез, вытянутую в тонкую красную линию.

Он наклонился ближе, и я вдохнул его запах. Так пахли костры из листьев, и это с такой силой напомнило мне вечера в Истане, что я с наслажденим вдохнул еще раз. Уступить было так просто, но я отклонил голову, и он остановился, все еще держа руку на моей щеке.

– Нет?

– Нет.

– Ты же знаешь, что я могу позвать охрану.

– Вы не стали бы этого делать. Вам нравится, когда жертвы уступают вам по собственной воле. Это намного приятнее, чем брать их силой.

Его рука оторвалась от моей щеки.

– Ты дрожишь. Я не понимаю, почему ты мне отказываешь. Думаешь, Эндо-сан сильно от меня отличается? Что только потому, что он твой сэнсэй, он будет охранять и защищать тебя? – Саотомэ покачал головой. – Между нами намного больше сходства, чем тебе кажется. Он тот, кем еще недавно был я; и он станет таким же, как я сейчас.

Это объясняло мое к нему влечение, но я подумал об Эндо-сане, и ко мне жаркой волной вернулись силы, смыв чары Саотомэ.

– Может быть, в другой жизни, Саотомэ-сан.

– Тогда я подожду. Твоего брата с Макаллистером отправили в тюрьму Чанги[78], и они останутся там до окончания войны. Ты ничего не можешь для них сделать.

Я поклонился, как того требовали приличия, и ушел, оставив Саотомэ в саду из гальки с душами, застрявшими в приливе времени.

В глубине души я знал, что Саотомэ мне солгал. Правда была для него драгоценным ресурсом, он не стал бы ее раздаривать. В ожидании поезда я поменял билет и нанял велорикшу из тех, что выстроились в ряд у дороги перед вокзалом.

– Куда ехать? – спросил рикша, согнувшись над рулем велосипеда. Через плечо у него висело грязное полотенце.

– Тюрьма Пуду.

Он побледнел и огляделся вокруг.

– Это не очень хорошее место.

Я предложил двойную плату, и рикша согласился, недобро бормоча себе под нос. Тюрьма располагалась недалеко от вокзала, но он ехал целую вечность. Подъехав к воротам тюрьмы, он развернул коляску.

– Подожди меня здесь. Я заплачу еще.

Рикша отъехал в тень рамбутана и стал смотреть, как я стучу в тяжелую дверь. Открылось окошечко, и я сказал на официальном японском:

– Мне нужно встретиться с главным надзирателем. – Я показал удостоверение. – Я – ответственный по культурным вопросам на Пенанге, действую согласно полномочиям, полученным от Эндо-сана, заместителя губернатора.