Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938 - Анжелика Балабанова

С такой своей рассудительностью и смирением они приспосабливались к новой власти. Теперь они говорили так, как будто они всегда были большевиками и чувствовали себя свободно при новой власти; они уже понимали новые законы и находили, как их обойти.

Во время этого периода работы в комиссариате мое внимание привлекли жалобы двух таких ходоков, которые три недели провели в пути, замерзая и голодая, чтобы добраться до Москвы. У них ушло три дня на то, чтобы выяснить, куда им обратиться.

– Разве так нас должны принимать в нашей республике? – ворчали они. – Нам приходится спать на улице, потому что Дом крестьянина, о котором мы так много слышали, переполнен. А теперь мы только и слышим: «Приходите завтра». Наша деревня была верна советскому правительству, и мы приехали сюда не только из-за церковных колоколов. Мы также хотим встретиться с Лениным или Калининым, чтобы мы могли описать им условия жизни в нашей губернии.

Один из них сказал, вздыхая:

– Но все по-старому. Ленина и Калинина увидеть так же трудно, как и Николая П.

– Но разве вы не можете представить себе, насколько заняты здесь наши товарищи? – спросила я их. – Но если вы зайдете послезавтра в Дом Советов в комнату 103, я постараюсь организовать вам встречу с Калининым. Ленина сейчас здесь нет.

– А вы не товарищ Балабанова? – спросил меня крестьянин помоложе. – Я был в плену в Германии и слышал там о вашей работе в Циммервальдском движении.

Я предложила им чаю и извинилась за отсутствие хлеба, так как в Москве в то время не было ни хлеба, ни сахара. Молодой крестьянин сказал:

– Как жаль, что мы не знали, что у вас нет хлеба! Мы могли бы привезти вам немного сухарей из деревни.

Через два дня я отвела их в Кремль и была поражена тем, какой интерес они проявили к сокровищам искусства. Не было и тени робости, когда они приближались к этим произведениям искусства, которые теперь стали частью и их собственного наследия. После короткой встречи с Калининым они пришли поблагодарить меня.

– Наша поездка была не напрасной, – уверяли они меня. – Если бы только со всеми приезжими обращались так же, как с нами!

В тот год мы получили сообщение из Москвы о том, что английская Лейбористская партия выступила с инициативой созвать международный съезд социалистических и рабочих партий в Париже или Берне. Для Ленина и других большевиков этот призыв был сигналом к послевоенному возрождению ненавистного Второго интернационала. Это был также сигнал к немедленному запуску того нового Третьего интернационала, за который Ленин боролся в Циммервальде и Кинтале и который теперь, в момент триумфа и всемирного признания, он мог протолкнуть. Возрождение Второго интернационала или, по крайней мере, присоединение к нему вновь левых элементов должно было быть предотвращено, а руководящая роль российского большевистского движения над этими элементами должна была быть утверждена любой ценой. Даже если по-настоящему представительный съезд интернационала и невозможно было провести в России в это время, необходимо, чтобы было объявлено о каком-нибудь предварительном форуме, чтобы компенсировать воздействие от призыва социал-демократов.

24 января Чичерин по радио разослал приглашение на съезд представителям международного левого движения, который должен был состояться в Москве в начале марта. Он осудил съезд, предложенный английскими лейбористами, как «сборище врагов рабочего класса» и обратился с просьбой ко всем «друзьям Третьего революционного интернационала» отказаться от участия в нем. Написанный Троцким, этот манифест заканчивался призывом: «Под знаменем рабочих Советов, революционной борьбы за власть и диктатуру пролетариата, под знаменем Третьего интернационала, рабочие всех стран, объединяйтесь!»

Организация нового интернационала подразумевалась после победы Октябрьской революции. Предложение никому не известной группы эмигрантов в Швейцарии стало к 1919 году настоятельной потребностью дня. Это был период революционных волнений в Германии, Австрии, Венгрии и Финляндии и серьезных беспорядков даже в странах альянса. По крайней мере половина Европы, казалось, созрела для революции под твердым руководством. В остальной части мира революционный авангард вдохновлялся успехом России. Если я более реалистично подходила к оценке рабочего движения в Западной Европе, чем большевистские лидеры, я была не меньше их убеждена, что близится время нового международного блока. Мне не приходило в голову – как и не приходило в то время в голову другим социалистам левого толка, – что моя концепция этого нового объединения имела мало общего с тем, что задумали Ленин, Троцкий, Зиновьев и другие большевистские руководители. Это стало абсолютно ясно лишь на Втором съезде Коминтерна в 1920 году.

Оглядываясь назад на это время – с 1918 по 1920 год, – я позднее стала понимать, до какой степени механика стратегии большевиков была скрыта за энтузиазмом и сплоченностью того времени. Мы жили в блокадном мире, осажденном контрреволюцией, в котором завоеваниям Октября угрожали на дюжине фронтов. Уверенность в нашей собственной сплоченности и в мудрости, честности и мужестве нашего руководства была в той же степени психологической необходимостью, что и уверенность в самой революции. Не было времени предвидеть трудности и мелочи или тревожиться о них или задумываться о мелких обманах.

Но вскоре после этого случилось так, что я впервые выразила свой протест против того, что я тогда посчитала отдельной ошибкой.

Я слышала, что Радек организует зарубежные отделения Коммунистической партии со штаб-квартирой в Комиссариате иностранных дел. Когда я пошла туда, чтобы все разузнать, я обнаружила, что этот широко рекламируемый успех является фикцией. Членами этих отделений были практически все военнопленные в России: большая их часть вступила в партию недавно из-за благ и привилегий, которые влекло за собой членство в ней. Практически никто из них не был никак связан с революционным или рабочим движением в своих собственных странах и ничего не знал о социалистических принципах. Радек готовил их к возвращению в свои страны, где они должны были «работать на Советскую республику». Двое из этих военнопленных, итальянцы из Триеста, собирались возвратиться в Италию со специальными мандатами от Ленина и большой суммой денег. Мне нужно было лишь несколько минут поговорить с ними на итальянском языке, чтобы понять, что они ничего не знают о движении в Италии, не знают и элементарной социалистической терминологии. Со своим протестом я решила идти прямо к Ленину.

– Владимир Ильич, – сказала я, описав ему эту ситуацию, – советую вам забрать назад деньги и мандаты. Эти люди просто наживаются на революции. В Италии они нанесут нам серьезный вред.