Реформатор - Юрий Козлов

Христос не давал Никите никакого знака, как если бы вдруг решил прислушаться к кощунственным речам Саввы.

Никита подумал, что суть и смысл жизни, а следовательно и меры (как составной части жизни) как раз в том и заключается, что белоснежно-золотой лавровый Христос будет вечно въезжать на осле в Иерусалим, осыпаемый лепестками роз и масличными зернами. Савва будет вечно сомневаться в ценностях христианства, искать растворенную в мире, как соль в океане, суть (цену) меры. А он, Никита, будет вечно не знать куда (мысленно) податься, как Буриданов (не тот, на котором Иисус въезжал в Иерусалим) осел. Но чтобы Савва мог вечно сомневаться, а Никита — вечно не знать куда (мысленно) податься, Иисус будет вечно страдать на кресте, вмещая в свое страдание и Саввино сомнение, и Никитино мысленное (Буриданово) размышление, и вообще все, что уже совершили и еще совершат люди.

Не сказать, чтобы его обрадовало подобное открытие.

Никита ощутил себя (умственно) блудным, обманывающим Небесного Отца сыном.

В то же время ему не отделаться было от мысли, что Небесный Отец далеко, что Промысел Его терпит сбои, как компьютерная программа, которую со всех сторон атакуют обезумевшие хакеры.

«Суть и цена меры в том, — безуспешно попытался распрямить свою свечу Савва, — чтобы поймать и скорректировать движение маятника. Историей руководят ловцы, корректировщики маятника, предлагающие людям взамен обветшавшей, прохудившейся, не выполняющей возложенных на нее функций, прежней меры, новую, более совершенную, которой можно измерить все, включая СПИД, компьютерные вирусы, коровье бешенство, место и роль Господа Бога в бытии человечества и отдельно взятой личности».

«Равно как и капитал, собственность, социальную справедливость и государственное устройство, — добавил Никита. — Причем так, чтобы ловцу, корректировщику отвалилось по полной».

«Разве можно обвинять занятую приготовлением обеда кухарку в том, что она возьмет да съест приглянувшийся кусочек?» — рассмеялся, нисколько не обидевшись, Савва.

Никита хотел возразить, что маятник незачем ловить, потому что уловление, корректировка маятника предполагает нарушение его естественного движения. И, стало быть, это не управление историей, а ее торможение, перевод (сугубо временный и крайне для большинства людей болезненный) на рельсы, ведущие в никуда. Но ведь, спохватился Никита, и Иисус в свое время скорректировал движение маятника. Получается, что корректировка может быть как правильной, в смысле единственно возможной, так и ложной, когда из всех зол выбирается худшее, или все (почему зло не имеет множественного числа?) сразу?

Кто он был, этот Буридан, с раздражением подумал Никита, куда он ездил на этом осле?

Беда в том, вознамерился заявить брату наконец-то собравшийся с мыслями (давший пинка ослу) Никита, что ты решил не пострадать за людей, а подкормиться от нарушения движения маятника, но ты не представляешь, что кормление в привычном понимании этого слова — деньги, власть, влияние, доставляемые ими радости и т. д. — в реальности смещенного маятника превращается во что-то иное, не адекватное тому, чем оно было прежде.

Но не успел, потому что патриарх во главе крестного хода двинулся к выходу.

Ремир следом.

А за ними, сбивая друг друга с ног, в воздушном коконе пота, дорогих одеколонов, легкого перегара, в пиликанье мобильников, полуматерном (в рации) рыке устремились охранники, помощники, референты, советники и прочая окружающая власть челядь.

«Никто не знает где истина, — бросил Никите на бегу Савва, — но истина знает, где каждый из нас».

Это точно, подумал Никита, которому некуда было спешить, и мы с тобой не там, где надо.

…В этот самый момент как будто тяжелый вздох раздался над озером. Леска, мгновение назад натянутая в сумерках как струна, обвисла, заскользила по воде, как по маслу. Сразу стало темно, как если бы сиреневые сумерки (вместе с Мисаилом) держались на этой самой леске, а как только она порвалась, с неба на землю, как из опрокинутой чернильницы хлынул поток чернил.

Над прудом мгновенно сгустилась тишина, точнее антитишина, какая (как утверждают немногие там побывавшие) имеет место в центре раскручивающегося спиралью смерча, в «оке тайфуна». Эти немногие также утверждают, что оказавшись внутри смерчево-тайфунной тишины (антитишины) они осознали, что такое смерть, точнее одно из ее измерений, а именно — смерть как антижизнь.

Мобильник за поясом у Саввы начал переливаться, мерцать словно был из жемчуга (как пасхальный крест у патриарха), потом издал кроткую птичью, но вместе с тем и требовательную автоматную трель. Савва попытался выхватить свободной от (уже бесполезного) спиннинга рукой трубку, но она как налим выскользнула, упала в воду, тихо поплыла, продолжая мелодично звенеть и светиться, уже не как налим, а как жемчужная рыбка-крестоносец, как крохотный, благовестящий малиновым звоном, фрагмент града Китежа.

Савва бросился в воду, но в тот самый момент, когда он почти ухватил тонущую трубку, нахмуренная темная башка восстала из воды, как гора, губастая складчатая пасть-чемодан с усом-ремнем разверзлась, сомкнулась, поглотила мобильник, ушла, точнее ввинтилась огромным шурупом в воду, пустив по поверхности пруда тревожную волну.

Круги на воде разглаживались крайне неохотно.

Из недр пруда, затихая, доносилось едва слышная трель-очередь.

«Знаешь, кто, единственный, мне звонит по этому телефону? — шепотом поинтересовался Савва. — Соединение осуществляется через военный спутник. Сейчас ему достаточно всего лишь нажать кнопку, чтобы с точностью до миллиметра определить мое местонахождение. То есть он уже знает, что я на пруду и что я… не ответил на звонок».

Савва с ужасом смотрел на круги.

Он ненавидел мобильные телефоны, называл их «злыми игрушками».

… «Я однажды отдыхал с девушкой в загородном отеле, сидел с ней в джакузи, — рассказал он Никите, — и в этот самый момент мне позвонил один малознакомый человек, которого уже год с лишним, как потом выяснилось, держали в земляной яме где-то в Ингушетии. Он сказал, что звонит мне от отчаянья, что он в безвыходном положении, что в данный момент я единственный, кому ему удалось дозвониться. Он понимает, что все это безнадежно, но у него нет выхода, похитители дали на все про все пять минут, а в Москве сейчас глубокая ночь, одним словом, если я не дам гарантий, что завтра к десяти утра на такой-то счет будет переведен миллион долларов, ему прямо сейчас отрежут яйца. Пока я думал, а не разыгрывают ли меня, вспоминал, кто он такой, с кем связан, кто за ним стоит, откуда он знает мой номер и так далее, они… действительно стали резать ему яйца. Этот крик я никогда не забуду. То есть я сидел с девушкой в джакузи, пил шампанское, официант волок нам шашлык из осетрины, черную икру, мороженое, а ему там… на другом конце связи… в земляной яме… отрезали яйца. А потом, — буднично завершил Савва, — перерезали горло»…

Никита полагал, что неплохо знает брата, но никогда еще он не видел на его лице такой неизбывной печали. Похоже, Савва меньше переживал по поводу конца христианской цивилизации, нежели по проглоченному Мисаилом мобильнику.

«Не расстраивайся, — попытался успокоить брата Никита, — скажи, что по пьянке уронил трубку в воду. Давай прямо сейчас нажремся, чтобы егерь подтвердил. Пусть Ремир теперь звонит Мисаилу… в пруд».

«Он проглотил мобильник. Это очень плохо. Но объяснимо. Я мог просто уронить его в пруд. Но если в его губе остался крючок, — задумчиво произнес Савва, — мне конец. Сам факт, что я тянул из воды Мисаила, непростителен. Если же он поймает Мисаила, а у того в губе крючок, а в брюхе трубка, то он мгновенно выяснит, чей это крючок. Вот почему, — с весельем висельника рассмеялся Савва, — жить мне осталось примерно столько же, сколько Мисаилу. И вообще, — добавил хмуро, — я, наконец, понял, как расшифровывается его имя — Мисаил».

«Как? — поинтересовался Никита. — По-моему, так звали какого-то парня из Библии».

«Это составное англо-русское слово, — объяснил Савва. — Miss означает на английском невозвратную потерю, а дальше — по-русски — ил, то есть грязное, топкое дно. Проклятый мобильник навеки соединил меня с miss, то есть с невозвратной потерей, и с… илом, который, как известно, символизирует не просто забвение, но забвение позорное».

«А вдруг miss — это прекрасная девушка?» — предположил Никита.

«Разве только русалка, — невесело усмехнулся Савва. — Брачной постелью нам будет… ил».

«Но ведь крючок мог оторваться и утонуть?» — сказал Никита.

«Тогда мне остается жить еще меньше, чем Мисаилу», — с уверенностью произнес Савва.

«Почему?» — удивился Никита.

«Потому что, видишь ли, тогда я двойной неудачник, — вздохнул Савва. — И карпа упустил, и крючок утопил. Такие люди, — прошептал, как будто пруд был одним большим (и враждебным) ухом, — опасны для государства… Особенно, — добавил после паузы, — если служат ему искренне и верно. Знаешь, чем опасны такие, как я, двойные неудачники?»