О, Иерусалим! - Ларри Коллинз

Генерала Глабба перспектива прекращения огня устраивала.

"Арабский легион понес незначительные потери, — писал он, — а добились мы куда большего, чем можно было рассчитывать, начиная военные действия в столь неблагоприятных условиях".

Решающую роль сыграла позиция бывшего профессора истории, египетского премьер-министра Нукраши Паши, который с самого начала был против этой войны и согласился на нее лишь под сильным нажимом. Египетский король Фарук, который, вступая в войну, мечтал о молниеносной победе, был теперь глубоко разочарован ходом кампании, и поэтому Нукраши Паша получил наконец возможность высказать свое мнение.

— Мы увязли в войне, которую не следовало начинать, — заявил он. — Сейчас мы должны согласиться на предложение ООН о прекращении огня и за этот месяц улучшить состояние наших армий. Тогда мы, возможно, победим.

— Чепуха! — взорвался Аззам Паша. — Твоя армия стоит в двадцати пяти милях от Тель-Авива. Она побеждает, но ты хочешь передышки! По-твоему, евреи в это время будут сидеть сложа руки? Они сделают все, что смогут, и через месяц станут вдвое сильнее тебя!

Аззам Паша опасался, что для египетского премьер-министра прекращение огня — всего лишь удачный предлог вовсе выйти из войны. Разгорелся спор, но Нукраши Паша непоколебимо стоял на своем. Когда стало ясно, что продолжать войну хотят только сирийцы, а большинство проголосует за прекращение огня, Аззам Паша в ярости написал заявление об отставке с поста Секретаря Арабской лиги. Затем, поддавшись увешеваниям Нукраши Паши, он взял свое заявление обратно.

— Ну ладно, — сказал он, я останусь. Но знайте: арабский народ никогда не простит нам того, что мы намерены сделать.

45. Тост за живых

В ночь с 9 на 10 июня Хагана снова попыталась взять Латрун — до того, как вступит в силу соглашение о прекращении огня. И снова она потерпела неудачу: атака была отбита. На девятнадцать лет Латрунская долина останется в руках арабов.

Когда до Иерусалима дошли известия о третьем поражении Хаганы под Латруном, жителями овладело отчаяние. Тех продуктов, которые добровольцы из Тель-Авива каждую ночь приносили но тропе в Иудейских горах, не хватало, чтобы поддержать истощенных людей. Жителям грозила голодная смерть. Стали раздаваться голоса, требовавшие капитуляции. С каждым днем они усиливались. Особенно настаивали на капитуляции восточные евреи. Если бы в городе начался голодный бунт, это продемонстрировало бы арабам, насколько отчаянным является положение в Иерусалиме, и могло бы побудить их отказаться от перемирия, которое, по мнению Дова Иосефа, было для города единственным шансом на спасение.

Архитектор Дан Бен-Дор предложил увеличить нормы выдачи продуктов выходцам из восточных стран за счет остальных.

— Европейцы — народ более сознательный, — сказал Бен-Дор. — Они лучше понимают, как важно держаться до конца.

— Что? — вскипел Дов Иосеф. — Чтобы за свое малодушие они еще и премию получили? Никогда!

Шел двадцать шестой день непрерывных обстрелов, и отчаявшиеся жители надеялись теперь только на месячное перемирие, о котором договорился граф Бернадотт. Перемирие должно было вступить в силу на следующий день, в пятницу 11 июня, в десять часов утра. Но ликовать было рано. Граф Бернадотт уже дважды назначал день и час прекращения огня, и дважды оно срывалось.

В тридцати пяти километрах от кабинета Дова Иосефа, неподалеку от ущелья Баб-эль-Вад, по колдобинам, и рытвинам, ухабам и косогорьям переваливался джип; в нем, хватаясь за что только можно, тряслись двое американских корреспондентов; их немилосердно болтало и бросало во все стороны. Корреспонденты ехали по новой трассе, которую бульдозеры Дэвида Маркуса прогрызли в Иудейских горах. Эта поездка ознаменовала формальное открытие Бирманской дороги.

Дорогу открывали не потому, что она уже была готова. Отнюдь нет — тяжелые грузовики по ней по-прежнему не могли пройти.

Евреи решили оповестить мир о своей "дороге жизни" по сугубо политическим причинам. Провезя по ней иностранных корреспондентов, Израиль официально зафиксировал тот факт, что Бирманская дорога вступила в строй до начала прекращения огня и, следовательно, не подлежала юрисдикции Инспекторов ООН по надзору за соблюдением соглашения.

А в нескольких километрах от Бирманской дороги, возле церкви в христианской арабской деревне Абу-Гош, в этот вечер прозвучал винтовочный выстрел. Еврей-часовой на командном посту сил Хаганы, действующих между Иерусалимом и Баб-эль-Вадом, ринулся к закутанной в белое фигуре, в которую он только что стрелял. Дэвиду Маркусу не суждено было дожить до завершения строительства дороги. Первый генерал еврейского государства был мертв. Часовой принял Маркуса за араба — тот вышел из своей палатки помочиться, завернувшись в белую простыню.

В пятницу 11 июня в восемь часов утра в штабе Таля зазвонил телефон. Король Абдалла лично сообщал молодому майору, что в десять часов вступает в силу соглашение о прекращении огня.

— Ваше Величество! — застонал Таль. — Да как же я их удержу? Они чувствуют, что победа почти достигнута.

Именно потому, что Абдалла отлично понимал, как трудно будет Талю заставить своих людей и особенно ополченцев муфтия прекратить огонь, король лично позвонил ему по телефону.

— Ты солдат, и я отдаю тебе приказ, — сказал Абдалла. — Ты должен прекратить огонь ровно в десять часов.

В течение двух часов после этого Иерусалим словно обезумел: повсюду шла непрерывная, отчаянная пальба, будто обе стороны перед началом перемирия стремились начисто опустошить свои арсеналы. В десять часов перестрелка достигла своего апогея, но это были уже последние залпы. Затем пальба начала смолкать, как затихающая гроза. И в десять часов четыре минуты в Иерусалиме воцарилась странная, непривычная, гнетущая тишина.

Дову Иосефу было не до отдыха; его рабочий день продолжался.

Не успели стихнуть последние выстрелы, как он тут же отправил Бен-Гуриону донесение с подробным перечислением всего, что было в первую очередь необходимо Иерусалиму.

В том же здании Еврейского агентства, за несколько комнат от кабинета Дова Иосефа, Давид Шалтиэль собрал у себя в штабе офицеров. Из ящика стола он вынул бутылку французского шампанского, найденную в каком-то доме во время продвижения Хаганы еще 14 мая, и налил всем по стакану. Затем он торжественно предложил тост:

— За тех, кому нынешнее перемирие спасло жизнь!

Для Давида Бен-Гуриона, встретившего начало перемирия в своем кабинете в Тель-Авиве, дарованная Израилю тридцатидневная передышка была "голубой мечтой". Но так же, как и в ночь голосования в ООН, и в торжественный день 14 мая, у Бен-Гуриона не было времени праздновать. На его письменном столе лежало только что полученное донесение от Эхуда Авриэля об отправке третьей партии оружия из Югославии. Во Франции удалось закупить стомиллиметровые минометы. Чехи согласились обучать еврейских летчиков, парашютистов и танкистов. Авриэль закупил новые самолеты, которые скоро своим ходом должны были прибыть из Праги в Тель-Авив. Еврейское государство выжило, положение стало изменяться в пользу евреев, и Бен-Гурион верил, что теперь в истории ею народа начинается новая эпоха. Враги Израиля совершили в тот день роковую ошибку.

46. Тридцатидневная передышка

Для встречи между двумя людьми, целый месяц яростно боровшимися за овладение Иерусалимом, было выбрано весьма подходящее место. Посреди улицы, названной в честь воина, который девять веков тому назад тоже мечтал об овладении Иерусалимом, — герцога Готфрида Бульонского, предводителя первых крестоносцев, — сошлись Давид Шалтиэль, еврей из Гамбурга, и Абдалла Таль, молодой араб из Трансиордании. Оба немного помедлили, окидывая друг друга оценивающим взглядом.

Затем противники отдали друг другу честь и обменялись рукопожатием. Им предстояло определить демаркационную линию между позициями воюющих сторон в одном из районов Святого города — арабском квартале Мусрара. Накануне вечером Хагана предприняла здесь свою последнюю атаку и оттеснила арабских ополченцев на двести метров. Шалтиэль настаивал на том, чтобы захваченный участок остался за евреями.

— Если ваши позиции здесь, то где же у вас укрепления? — скептическим тоном спросил Таль по-английски.

— Наши укрепления — это наши окровавленные рубахи, — сказал Шалтиэль.

На Таля этот ответ произвел впечатление. — Хорошо, — сказал он своему противнику, — как офицер и джентльмен я принимаю ваши условия.

В еврейской части города жизнь постепенно возвращалась в нормальное русло. Открылись магазины, с улиц убрали мусор и битое стекло. Снова начала выходить газета "Палестайн Пост", на улицах появились первые автобусы. Но важнее всего было то, что прекращение огня устранило угрозу голодной смерти.