У смерти женское лицо - Марина Воронина

С трудом доковыляв до машины, Катя открыла дверцу и со стоном опустилась на сиденье. Отсюда нужно было уезжать как можно скорее, но она еще какое-то время медлила, неторопливо покуривая и глядя вдоль улицы. Через несколько минут мимо, поднимая облака пыли, промчался милицейский УАЗ с выключенными мигалками. Похоже было на то, что кавалерия возвращалась из неудавшейся погони. Возмущенно клокоча двигателем, «луноход» пропылил мимо, даже не снизив скорость, и свернул вправо, направляясь к месту происшествия.

Проводив его взглядом, Катя бросила окурок на дорогу и завела двигатель «Опеля».

Глава 19

Катя не сомневалась в том, что выезд из города перекрыт наглухо. Какими бы неповоротливыми ни казались местные стражи порядка, считать их полными идиотами было бы смертельной ошибкой. Она выбралась из переулка запутанным лабиринтом боковых улочек и вскоре остановила машину над обрывом. Там, внизу, была река, каждый год во время разлива уносившая с собой часть обрывистого берега. Сейчас она казалась спокойной неширокой речкой, неторопливо катившей мутноватую воду в сторону Волги.

Утро, проведенное в бесцельных, как показалось тогда, блужданиях по городу, не пропало даром — теперь у Кати был почти готовый план. Довольно сомнительный в основной своей части, он казался вполне осуществимым, и Катя собиралась проверить это в ближайшее время.

Автомобильный мост белел километрах в полутора слева. Там наверняка стоял пост ГАИ, проскочить через который в такой день, да еще на машине с московскими номерами, не представлялось возможным. Кроме того, Катя подозревала, что ее уже начали искать, а если еще не начали, то начнут в ближайшее время — кто-нибудь наверняка видел ее входящей в контору Ульянова. Можно было, конечно, попытаться выехать из города в противоположном направлении, но и там дорога, конечно, была перекрыта. Честно говоря, Катю сильно удивляло то, что выбранная ею лазейка до сих пор оставалась свободной. Как видно, преследователи все же были уверены или почти уверены в том, что все интересующие их люди успели покинуть город. Кроме того, то, что задумала она, все-таки отдавало безумием.

Справа от нее, метрах в двухстах, через реку был перекинут легкий временный мост, убиравшийся во время ледохода. Катя собственными глазами видела, как через него проехали запряженная лошадью телега и как минимум два мотоцикла, один из которых был тяжелым «Уралом» с коляской. Конечно, мотоцикл и даже телега — это не престарелый «Опель», построенный в те времена, когда одним из основных элементов роскоши считались габариты автомобиля. Мост мог попросту не выдержать, и тогда Кате грозило холодное купание или просто глупая смерть, сродни той, что настигает случайно упавшую в ведро с водой мышь.

Кроме того, существовала опасность не добраться до моста — спуск, проложенный в том месте, где обрыв был пониже, представлял собой сплошную реку ярко-желтого, развороченного колесами и ногами песка. Катя словно наяву увидела на этом веселом желтом фоне своего коричневого «старикашку», прочно севшего на брюхо, и собравшуюся вокруг него толпу аборигенов дошкольного и младшего школьного возраста.

Она широко зевнула и решила, что надо либо трогаться с места, либо плюнуть на все и ложиться спать. Сразу за мостом начиналась не шикарная, но выглядевшая вполне твердой и укатанной грунтовка, петлявшая по заливным лугам и где-то возле самого горизонта нырявшая в уже знакомый Кате строевой лес, стоявший вдоль шоссе.

— Ну что, старикан, — сказала Катя «Опелю», — покажем провинциалам, как московские умеют? Где наша не пропадала!

«Опель» неторопливо покатился вперед, свернул на спуск и пошел упорно продираться через волны песка. Песок хлестал в днище из-под бешено вращающихся колес, машину бросало из стороны в сторону, как корабль в бурном море, но удача была с ними, и в конце концов Кате удалось загнать машину на мост, даже не зацепив перила. Шаткая конструкция прогнулась и протестующе заскрипела, и Катя прибавила газу, ведя машину, как по линейке, и готовясь выпрыгнуть из нее сразу же, как только мост начнет проседать. До конца моста оставалось каких-нибудь пять метров, когда правое заднее колесо с треском провалилось сквозь настил. Машину перекосило, горизонт рывком просел на бок, Катя изо всех сил вдавила в пол педаль газа, сделав это скорее от испуга, чем в результате трезвого расчета, и «Опель», несолидно подпрыгнув, выкатился на надежную поверхность грунтовки. Напоследок он все-таки задел перила задним крылом. Раздался громкий треск, и целая секция перил с плеском упала в воду, распугивая рыбу. В шлейфе поднятой колесами «Опеля» пыли Катя умчалась в луга, провожаемая добрыми напутствиями рыбачивших с моста аборигенов, один из которых упал-таки в воду, а остальные были просто напуганы и возмущены до глубины души Катиной хулиганской выходкой.

Впрочем, теперь все это не имело значения — вокруг были заливные луга, в уже начавшей желтеть траве которых то и дело блестели небольшие озерца. Никогда не увлекавшаяся рыбалкой Катя вдруг подумала, что в этих озерцах должно быть навалом рыбы, и даже испытала короткий прилив странного чувства, похожего на охотничий азарт, — видимо, где-то в глубине души слегка шевельнул хвостом атавистический инстинкт охотника и рыболова. Она тут же пожалела, что вспомнила об охоте: ей предстояла самая тяжелая и неблагодарная, самая опасная из охот — охота на себе подобного. Она знала, что сделает все как надо — глаза будут смотреть, голова думать, ноги бегать, а руки наводить пистолет и нажимать на курок, — но никакой радости это ей не доставляло. Она не испытывала даже привычного подъема при мысли о том, как будут удивлены те, кто охотился за ней, узнав, что их статус изменился и они из бравых охотников превратились в дичь... «К черту, — подумала она, — к чертовой матери все эти ваши экивоки и иносказания». Она собиралась убивать, и шла на это с открытыми глазами, точно зная, что ей предстоит: кровь, пот, страх, боль, грязь, дерьмо и — в самом конце — неизбежная смерть. Она вела машину, глядя прямо перед собой и время от времени рефлекторно почесывая обожженные крапивой кисти рук, на которых уже вздулись твердые белые волдыри с красными точками расчесов.

Чтобы не заснуть, она включила радио и через некоторое время уже подпевала незатейливой песенке, лившейся из вмонтированных в приборную панель динамиков и сообщавшей, что «ветер с моря дул», параллельно думая о том, как катастрофически поглупела за последние три года российская эстрада, сделавшись такой же суррогатной и ненастоящей, как зеркальные витрины и стеклянные двери магазинов на Старом Арбате. Настоящей была вот эта разбитая грунтовка, по которой Катя наверняка не смогла бы проехать после самого скромного дождя, и лес впереди... Настоящим было небо над головой и подсохший огрызок прихваченного еще из Москвы бутерброда, усталость и боль в ноге... Шишка на затылке тоже была настоящей, и Катя старательно пыталась не думать о ней — в конце концов, это можно было пережить, а вот придись удар в лицо — это была бы катастрофа.

Через двадцать минут, взяв штурмом подъем, мало чем отличавшийся от недавно преодоленного спуска к реке, Катя въехала в сосновый бор — такие ей до сих пор доводилось видеть разве что на полотнах Шишкина и на многочисленных бездарных копиях с них. Медно-рыжие стволы сосен возносились высоко в небо идеально ровными, без единого изъяна колоннами. Им, конечно, было далеко до секвой Северной Калифорнии, но это были сосны, а не какие-то секвойи, порой казавшиеся Кате все-таки не совсем настоящими, словно их отлили из пластика на каком-нибудь заводике в штате Мичиган и понатыкали кругом для украшения пейзажа.

Она опустила стекло и ехала, вдыхая пахнущий разогретой смолой воздух. Пыли здесь не было, и Катя радовалась жизни минут десять, после чего двигатель «Опеля» вдруг начал чихать и в конце концов после непродолжительной агонии заглох, больше не пожелав заводиться. Пару минут потерзав стартер, Катя бросила бесполезные попытки и изо всех сил треснула кулаком по баранке.

— Окочурился, дохлятина? — с обидой спросила она у «Опеля».

«Опель», разумеется, ничего не ответил. Причина отказа двигателя была очевидна, и, немного успокоившись, Катя без труда обнаружила ее.

В баке «Опеля» кончилось горючее.

Катя обругала себя последними словами и некоторое время сидела за рулем, ничего не предпринимая. Она подумала, что в последние несколько часов слишком часто присаживается отдохнуть. Говоря по совести, больше всего ей сейчас хотелось просто уснуть. Сиденье было мягким, до наступления ночной прохлады оставалось еще часов шесть-семь, и, видит Бог, она нуждалась в отдыхе, по-настоящему нуждалась. Через шесть часов сна она снова будет способна принимать решения и немедленно претворять их в жизнь, а ведь это именно то, за что так хвалил ее Щукин... «Ах, Голова, Голова, — подумала Катя, — как же это ты? Ох, доберусь я до тебя...»