Избранное - Уильям Фолкнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дедушка! — нетерпеливо сказал Баярд. Но старый Баярд не шелохнулся, не шелохнулся он даже тогда, когда его внук бросил папиросу и грубо тряхнул его за плечи.
4Неутомимая лошадка-пони взнесла его на последний кряж, и в низком декабрьском солнце тень их пересекла гребень холма и скрылась позади в долине, откуда тихий морозный воздух донес визгливое тявканье собак.
«Молодые псы», — заметил про себя Баярд и, направив свою лошадь по еле различимой царапине дороги, прислушался к их истерически-пронзительному визгу, который гулким эхом отдавался в ушах. Неподвижно сидя в седле, он явственно ощущал морозное дыхание воздуха. Несмотря на полное безветрие, в вершинах сосен у него над головой звучал беспокойный сухой шелест, как будто разлитый в воздухе мороз обрел здесь наконец свой голос, а еще выше в вечерней синеве тупым треугольником тянулась стая гусей. «Быть гололеду», — подумал он, наблюдая за ними и представляя себе черную заводь, в которой они остановятся на отдых, где штыками ощетинились мертвые стебли камыша, а вокруг, в хрупкой темноте, вот-вот сгустится стеклянистая водная зыбь. Позади волна за волною катилась земля; голубая, как дым от костра, она тонкой струйкой застывшей крови растворялась в вечернем небе. Повернувшись в седле, он немигающим взором смотрел на солнце, которое, словно яйцо, разбитое о гребни далеких холмов, алым пятном расплылось на горизонте. Это предвещало непогоду, и, надеясь почуять запах снега, он полной грудью вдохнул неподвижный колючий воздух.
Лошадка-пони фыркнула, на всякий случай мотнула головой и, убедившись, что седок ослабил поводья, опустила нос и снова фыркнула в мертвые листья и в сухие сосновые иглы у себя под ногами.
— Поехали, Перри, — сказал Баярд, дернув за поводья. Перри поднял голову и, подпрыгивая, враскачку побежал вперед, но Баярд ловко перевел его на ровную рысь.
Вскоре где-то слева, неожиданно очень близко, снова залились громким лаем собаки, и когда он, осадив Перри, посмотрел на исчезающую впереди царапину дороги, то увидел, что навстречу ему по самой ее середине степенно бежит лисица. Перри увидел ее одновременно с Баярдом и, отведя назад тонкие уши, стал отчаянно вращать молодыми глазами. Но зверек, ничего не замечая, ровной неторопливой рысью приближался к ним, временами оглядываясь через плечо.
— Что за чертовщина! — прошептал Баярд, крепко сжав коленями бока Перри. До лисицы оставалось не больше сорока ярдов, но она все еще шла вперед, явно но замечая всадника. Баярд закричал.
Лисица глянула на него, в глазах ее на мгновенье алым отблеском вспыхнуло низкое солнце, и, метнувшись коричневой тенью, она исчезла. Баярд напряженно выдохнул воздух, сердце его бешено колотилось о ребра.
— Эгей! — завопил он. — Сюда, псы!
Неистовый собачий визг адской какофонией разорвал тишину, и вся стая выкатилась на дорогу бурлящим месивом пятнистых шкур, болтающихся языков и хлопающих ушей. Среди собак не было ни одной взрослой, и, не обращая внимания ни на седока, ни на лошадь, они, визжа, бросились в кусты, куда скрылась лисица, и продолжали бешено лаять, и Баярд, поднявшись в стременах, услыхал еще более высокое и бешеное тявканье, а потом увидел, как два совсем еще маленьких коротконогих щенка выскочили из леса и галопом промчались мимо него, всхлипывая и подвывая с забавным выражением безумной озабоченности на мордах. Затем визг и тявканье отдались истерическим эхом и постепенно затихли.
Он поехал дальше. По обе стороны дороги возвышались гряды холмов — одна была темная, как бронзовый бастион, другая розовела в последних лучах заката. Воздух щипал ноздри, бодрящими иголками покалывая легкие. Дорога, по краям которой росли редкие деревья, вилась по долине. Над западной стеной виднелась теперь лишь половина солнечного диска, и всадник, словно в холодную воду, по самые стремена погрузился в тень. Времени оставалось ровно столько, чтобы засветло добраться до места, и он подстегнул Перри. Впереди снова залаяли собаки, и он галопом поскакал в ту сторону, откуда доносился лай.
Вскоре перед ним открылась прогалина — заброшенное поле, старые борозды которого давно заросли бородачевником. Солнце наполнило ее тускнеющим золотом, и Баярд остановил Перри — на краю поля у самой дороги сидела лисица. Она сидела на задних лапах, как собака, и глядела на деревья за прогалиной, и Баярд снова пустил Перри вперед. Лисица повернула голову и украдкой окинула его быстрым, но совершенно спокойным взглядом, который заставил его в полном изумлении остановиться. Лай собак, бегущих по лесу, приближался, но лисица сидела па задних лапах, украдкой поглядывая на человека и не обращая никакого внимания на собак. Она не выказала ни малейших признаков тревоги, даже когда на прогалину с бешеным тявканьем выскочили щенки. Некоторое время они толклись на опушке, а лисица поочередно поглядывала то на них, то на человека.
Наконец самый большой щенок, по-видимому вожак, увидел добычу. Собаки тотчас замолчали, перебежали прогалину, сели в кружок, высунув языки, уставились на лисицу, а потом дружно повернулись к темнеющему лесу, из которого все громче и громче доносился дикий пронзительный визг. Вожак пролаял один раз, в лесу раздался совсем уже обезумевший вой, и два крохотных щенка, вынырнув из-за деревьев, словно кроты, зарылись в бородачевник и с трудом выбрались из него на поверхность. Лисица поднялась, еще раз украдкой окинула взглядом всадника и, окруженная пестрой дружелюбной толпою усталых щенков, вышла на дорогу и скрылась за деревьями.
— Ну и чертовщина! — сказал Баярд, глядя им вслед. — Поехали, Перри.
Наконец над деревьями показалась бледная, не тронутая ветром струйка дыма, и, выехав из леса, Баярд в сгустившихся сумерках увидел на неровной стене дома манящее красноватым сиянием окно. Собаки уже снова подняли гулкий заливистый лай; в нем ясно выделялся тенор щенков и голос человека, который пытался их утихомирить, а когда Баярд, въехав во двор, остановил Перри, лисица робко, но без излишней спешки, скрылась под крыльцом. В темноте к нему подошел худощавый человек с топором и охапкой дров в руках, и Баярд спросил:
— Что это за чертовщина, Бадди? Откуда такая лиса?
— Это Эллен, — отвечал Бадди. Он аккуратно положил на землю дрова и топор, подошел и пожал руку Баярду по-деревенски мягко, хотя в руке его чувствовалась твердость и сила. — Как живете?
— Отлично, — отозвался Баярд. — Я приехал за тем старым лисом, про которого мне Рейф рассказывал.
— Это дело. — Бадди был немногословен и нетороплив. — Мы вас давно ждем. Слезайте и давайте мне пони.
— Не надо. Ты неси дрова, а Перри я сам поставлю. Однако Бадди ненавязчиво, но вежливо и твердо стоял на своем, и Баярд уступил.
— Генри! — крикнул Бадди. В доме открылась дверь, и на фоне ярких и веселых языков пламени вырисовалась приземистая фигура. — Баярд приехал. Идите, погрейтесь.
Он повел Перри в конюшню. Собаки окружили Баярда, он поднял с земли дрова и топор и пошел к дому в окружении призрачной пятнистой своры, а Генри, стоя в освещенном дверном проеме, дожидался, пока он поднимется на веранду и прислонит топор к стене.
— Как живете? — спросил Генри, и опять рукопожатие было вялым, а рука доброжелательной и твердой, хотя и мягче, чем крепкая молодая рука Бадди. Он взял у Баярда дрова, и оба вошли в дом. На бревенчатых, обмазанных глиной стенах комнаты висели старые календари и цветная литография с рекламой какого-то патентованного лекарства. Обтесанные вручную доски пола были истерты тяжелыми сапогами и отполированы лапами многих поколений собак, а в огромном очаге могли улечься рядом двое мужчин. Сейчас в нем горели четырехфутовые бревна, и бешеные языки пламени, поплясав у обмазанной глиной задней стенки, скрылись в черной утробе дымохода, а на фоне этого огня, подсвечивавшего ореол его растрепанных седых волос, вырисовывался силуэт Вирджиниуса Маккалема.
— Баярд Сарторис приехал, отец, — сказал Генри, Старик со степенной осторожностью льва повернулся на стуле и, не вставая, протянул Баярду руку. В 1861 году он шестнадцатилетним мальчишкой отправился пешком в Лексингтон, штат Виргиния, записался в армию, четыре года прослужил в бригаде Джексона — Каменная Стена, потом ушел обратно в Миссисипи, построил себе дом и женился. Жена принесла ему в приданое каминные часы и разделанную свиную тушу, а его отец подарил молодоженам мула. Жена Маккалема умерла уже много лет назад, ее преемница умерла тоже, а он сидел теперь у очага, на котором когда-то зажарили ту свинью, под крышей, построенной им в 1866 году, а на каминной полке над его головой стояли те самые часы, презрев время, которому некогда верно служили.
— Ну что, парень? Долгонько же пришлось тебя ждать. Как там ваши? — спросил он.