Избранное - Уильям Фолкнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако она никак не могла вспомнить, что же она все-таки сделала с остальными письмами, и содрогнулась от страха: ведь люди могут узнать, что кто-то думал о ней так и даже выразил это словами. Но писем нет, и остается только надеяться, что она их уничтожила так же, как и последнее, а в противном случае утешаться тем, что их никто никогда не увидит. Но эта мысль снова вызвала в ней прежнее отвращение и ужас: неужели ее глубокая, доселе незатронутая безмятежность может стать игрушкою обстоятельств, неужели ей остается лишь уповать, что какой-нибудь незнакомец случайно не поднимет с земли клочок бумаги…
Нет, она во что бы то ни стало отбросит эти мысли, по крайней мере сейчас. Сегодняшний день будет посвящен Хоресу, да и ей самой тоже — она должна отдохнуть от того населенного призраками сна, за который цепляется, пробуждаясь.
Она сошла вниз по лестнице. В гостиной топился камин. Он, правда, уже догорал, и она подбросила в него угля и раздула огонь. Это будет первое, что он увидит, когда войдет в дом; быть может, он удивится, а быть может, догадается, почувствует, что она здесь. Ей захотелось позвонить ему по телефону, но, поколебавшись, она решила, что лучше сделает ему сюрприз. А вдруг он из-за дождя не пойдет домой обедать? Взвесив такую возможность, она представила себе, как он идет по улице под дождем, и тотчас же подбежала к стенному шкафу под лестницей и открыла дверцу. Так и есть — предчувствие ее не обмануло, и пальто и плащ висят на месте, зонтика он наверняка тоже не взял; и снова ее охватило раздражение, досада и ничем не замутненная нежность, и снова все встало на свои прежние места, а все, что потом появилось между ними, рассеялось как дым.
Раньше ее рояль с наступлением холодов всегда переносили в гостиную. Но теперь он все еще стоял в маленькой нише. Здесь тоже был камин, но его еще не растопили, и в комнате было прохладно. Холодные клавиши под ее руками издали глухой аккорд — в нем тоже звучало осуждение и упрек, и она вернулась к огню и стала так, чтобы видеть через окно аллею под мокрыми сумрачными виргинскими можжевельниками. Маленькие часы па каминной полке у нее за спиной пробили двенадцать, и она подошла к окну и прижалась носом к холодному стеклу, замутив его своим дыханием. Теперь уже скоро: он не замечал времени, но никогда не опаздывал, и всякий раз, как в поле зрения появлялся зонтик, сердце замирало у нее в груди. Но это был не он, и Нарцисса провожала взглядом шлепающего по лужам человека до тех пор, пока из-под зонта ей не удавалось разглядеть его физиономию, и потому увидела Хореса только тогда, когда он дошел уже до середины аллеи. Поля его шляпы были опущены на лоб, воротник пиджака поднят до ушей и, как она и думала, у него даже и зонтика не было.
— Ах ты, дурень, — сказала она, ринулась к дверям и через матовое стекло увидела, как его смутная тень перепрыгивает через ступеньки. Он распахнул дверь и вошел, хлопая мокрой шляпой по ноге, и не заметил сестры до тех пор, пока она не подошла вплотную.
— Дурень, почему ты без плаща? — проговорила она.
Мгновенье он смотрел на нее своим безумным, робким и беспокойным взглядом, потом воскликнул: «Нар-си!», лицо его засветилось, и он охватил ее мокрыми руками.
— Пусти! — кричала она. — Ты весь мокрый!
Но он поднял ее, прижал к своей промокшей насквозь груди, повторяя: «Нарси, Нарси», и когда его холодный нос коснулся ее лица, она ощутила на губах вкус дождя.
— Нарси, — еще раз сказал он, обнимая ее, и она перестала вырываться и прижалась к нему. Потом он внезапно выпустил ее, вскинул голову, впился в нее мрачным взглядом и проговорил: — Нарси, неужели этот грубый негодяй…
— Да нет же, нет! — отрезала она. — Ты что, с ума сошел?
Потом снова прильнула к нему, забыв об его мокрой одежде, так крепко, как будто ни за что не хотела отпускать.
— О, Хорри! — сказала она. — Я так подло с тобой поступила!
3На этот раз навстречу шел «форд», и когда шофер попытался выровнять его на предательской подтаявшей дороге, его стало бешено швырять из стороны в сторону, и в этот короткий миг между воротником шофера (он был без галстука) и женским чулком, который он намотал себе на голову под шляпой и завязал под подбородком, Баярд увидел его кадык, скачущий, словно перепуганный щенок в пеньковом мешке, и коротко усмехнулся. Все это промелькнуло и скрылось позади, Баярд резко вывернул руль, выжал сцепление, мотор взревел, огромный автомобиль занесло на скользкой поверхности, и перед его глазами, вызывая чувство тошноты, снова выплыл застрявший в грязи «форд». Потом «форд» опять уплыл из поля зрения, когда Баярд снова вывернул руль и для большей устойчивости включил сцепление, но колеса упорно не желали двигаться вдоль дороги, и автомобиль медленно сносило вбок, а морозный декабрьский мир, вызывая головокружение и тошноту, отклонялся то влево, то вправо от горизонтальной плоскости. Старого Баярда швырнуло на внука, и тот уголком глаза увидел, что старик ухватился рукой за верхний край дверцы. Теперь автомобиль встал носом к крутому холму, на котором было расположено кладбище; прямо над их головами, окруженный недвижными можжевельниками, театральным жестом простер каменную руку Джон Сарторис, зорко всматриваясь в долину, где на протяжении двух миль перед его высеченными из камня глазами тянулась построенная им железная дорога. Баярд еще раз вывернул руль.
С противоположной стороны дороги зияла отвесная пропасть. Здесь, на крутом откосе, поросшем карликовым можжевельником и изрытом бурыми бороздами, в тех местах, куда еще не добралось солнце, лежали грязные комья снега и серебрился тонкий ажурный иней. Задняя часть автомобиля на мгновенье, казавшееся бесконечным, повисла над этим провалом, но в конце концов автомобиль снова повернулся и с работающим на полную мощность мотором, не снижая скорости, крутился до тех пор, пока опять не встал носом к спуску. Но он все равно никак не мог попасть в колею, и, хотя они спустились почти до самого подножья холма, Баярд понял, что на дороге ему не удержаться. Перед тем, как с нее соскользнуть, он резко повернул к пропасти, и автомобиль на секунду, словно переводя дух, лениво повис над пустотой.
— Держись! — крикнул Баярд деду, и они нырнули вниз.
Секунда полной тишины, в которой исчезло всякое ощущение движенья. Потом вокруг затрещал раздавленный низкорослый можжевельник, по радиатору со свистом захлестали ветви, злобно норовя треснуть седоков по головам; они наклонились вперед, уперлись ногами в пол, а автомобиль, подпрыгивая, описал длинную дугу. Снова беззвучная пустота, потом резкий толчок, от которого рулевое колесо ударило Баярда в грудь и, вырываясь из рук, чуть не выдернуло их из суставов. Деда швырнуло вперед, и Баярд, выбросив поперек руку, едва успел удержать старика, который чуть не выбил головою стекло.
— Держись! — крикнул он.
Автомобиль, не снижая скорости, несся вперед, и Баярд, ухватившись за прыгающий руль, повернул вниз на дно оврага, дал газ, и на полной скорости, усиленной еще инерцией падения, автомобиль затрясся, с грохотом обрушился на дно рва, повернул, поднялся на низкий в этом месте откос и снова выехал на дорогу. Баярд затормозил.
С минуту он сидел не двигаясь.
— Фью, — проговорил он наконец. — Боже милосердный.
Дед неподвижно сидел рядом, все еще вцепившись рукою в дверцу и слегка наклонив голову.
— Пожалуй, теперь можно и закурить, — сказал Баярд. Он нашарил в кармане папиросу; руки у него дрожали. — Когда нас занесло, я снова вспомнил про этот проклятый бетонный мостик, — извиняющимся тоном пояснил оп. Жадно затянувшись, он взглянул на деда. — Ну, как ты там, в порядке?
Старый Баярд ничего не ответил, и, вынув изо рта папиросу, Баярд пристально на него посмотрел. Тот по-прежнему сидел, слегка наклонив голову и держась рукою за дверцу.
— Дедушка! — нетерпеливо сказал Баярд. Но старый Баярд не шелохнулся, не шелохнулся он даже тогда, когда его внук бросил папиросу и грубо тряхнул его за плечи.
4Неутомимая лошадка-пони взнесла его на последний кряж, и в низком декабрьском солнце тень их пересекла гребень холма и скрылась позади в долине, откуда тихий морозный воздух донес визгливое тявканье собак.
«Молодые псы», — заметил про себя Баярд и, направив свою лошадь по еле различимой царапине дороги, прислушался к их истерически-пронзительному визгу, который гулким эхом отдавался в ушах. Неподвижно сидя в седле, он явственно ощущал морозное дыхание воздуха. Несмотря на полное безветрие, в вершинах сосен у него над головой звучал беспокойный сухой шелест, как будто разлитый в воздухе мороз обрел здесь наконец свой голос, а еще выше в вечерней синеве тупым треугольником тянулась стая гусей. «Быть гололеду», — подумал он, наблюдая за ними и представляя себе черную заводь, в которой они остановятся на отдых, где штыками ощетинились мертвые стебли камыша, а вокруг, в хрупкой темноте, вот-вот сгустится стеклянистая водная зыбь. Позади волна за волною катилась земля; голубая, как дым от костра, она тонкой струйкой застывшей крови растворялась в вечернем небе. Повернувшись в седле, он немигающим взором смотрел на солнце, которое, словно яйцо, разбитое о гребни далеких холмов, алым пятном расплылось на горизонте. Это предвещало непогоду, и, надеясь почуять запах снега, он полной грудью вдохнул неподвижный колючий воздух.